Шеф каменского гестапо

Поділитись:
WhatsApp
Viber

В 1946 году, пока в Нюрнберге шел длительный международный судебный процесс, в нескольких советских городах состоялись локальные «нюрнберги» – показательные суды над захваченными в плен гитлеровцами.

В Киевском Доме Красной армии с 17 по 28 января 1946 года перед трибуналом Киевского Военного округа предстали 15 гитлеровцев, среди которых был Вильгельм Геллерфорт – бывший начальник гестапо в оккупированном Днепродзержинске. Свидетелями против Геллерфорта выступили Воловская Ванда Антоновна, Огурцов Павел Минаевич, Дуракова Тамара Устиновна, Пайкерт Иоганн.

Процессу предшествовало следствие – на скамью подсудимых усадили именно тех, против кого нашли конкретные обвинительные документы или живых свидетелей преступлений. В то же время проявлялась и специфика советской судебной практики. Так, генералу Паулю Шееру, руководившему охранной полицией и жандармерией в оккупированном Киеве, явно было указано уличить немцев во взрыве Киево-Печерской Лавры. Но тот «подвел» обвинение. По его словам, во время взрыва в Лавре работала так называемая «команда Розенберга», занимавшаяся вывозом культурных ценностей в Германию. По всему выходило, за взрывом стояли советские подпольщики. Но эта версия была уж больно скандальной. А почему бы и нет? Ведь в 1941 году при отступлении Красной Армии по приказу Советского командования был взорван Крещатик вместе с тысячами оставшихся в домах мирных жителей. Так что там какая-то Лавра. Но в целом в ходе процесса выяснялись жуткие подробности жизни киевлян в оккупации и немецкой неволе, событий в Бабьем Яру, в Сырецком концлагере и масса других страшных фактов преступлений нацистов против украинского народа.

Площадь перед театром. 1942 год

Среди допрошенных был и обершарфюрер СД Геллерфорт. На суде он сообщил о себе следующее:

«Геллерфорт Вильгельм, 1908 года, г. Гельзенкирхен, немец, окончил народную школу, полицейскую школу, беспартийный, фельдфебель, взят в плен 5 сентября 1944 года около Франкштадта в Румынии».

Главный обвинитель – генерал-майор юстиции Александр Чепцов – в своей речи потребовал смертной казни для всех подсудимых. В отношении обершарфюрера СД Геллерфорта было сказано:

«Геллерфорт Вильгельм, состоя в должности начальника СД Днепродзержинского района Днепропетровской области с июля 1942 года по октябрь 1943 года, арестовал несколько сот мирных граждан, из которых часть была расстреляна, а часть направлена в концентрационные лагеря в Германию. В начале 1943 года Геллерфорт арестовал 96 коммунистов и комсомольцев, а в конце мая того же года арестовал около 300 коммунистов; впоследствии почти все они были истреблены. 10 июня 1943 года Геллерфорт произвел расстрел 27 советских граждан, содержащихся в тюрьме. В сентябре 1943 года Геллерфорт расстрелял двух арестованных женщин. Арестованных Геллерфорт подвергал на допросах нечеловеческим пыткам и истязаниям».

Оскар Валлизер (справа) во время суда. Киев, 1946 год

Выступление главного обвинителя «Киевского Нюрнберга» транслировалось по городскому радио и вызвало шумное одобрение киевлян. В окончательном вердикте трибунала лишь троим из пятнадцати, самым младшим по званиям, виселицу заменили длительными каторжными работами – по 15 и 20 лет. Остальных двенадцать, в том числе, и бывшего шефа Каменского гестапо Вильгельма Геллерфорта, приговорили к высшей мере наказания – казни через повешение.

Трукенброд, Шеер, Хейниш слушают приговор

В день казни 29 января 1946 года площадь и прилегающая часть Крещатика, лежавшего тогда в руинах, были запружены народом. Любопытные забрались даже на крыши. Виселица состояла из шести секций, по две петли в каждой. Под эшафот подогнали грузовики с открытыми платформами, на которых стояли осужденные со связанными за спиной руками. Им накинули петли на шеи. Затем прозвучала команда, и машины отъехали…

Казнь обершарфюрера СД Геллерфорта и других нацистов

Во время приведения приговора в исполнение веревка на шее тучного подполковника Георга Труккенброда оборвалась. Нашли новую веревку и осужденного вновь повесили.

Протокол допроса подсудимого Геллерфорта

Прокурор Кульчицкий: Скажите, подсудимый, когда вы прибыли на Украину и в составе какой части?
Геллерфорт: Я прибыл на Украину в Днепропетровск в конце июня 1942 года в составе команды, которая была организована в Берлине. В документе, который мне дали, было указано, что меня откомандировывают в штаб начальника полиции СС полковника Никкельса для представления интересов полиции безопасности, то есть, уполномоченным СД.
Прокурор: Что вы делали в Днепродзержинском районе?
Подсудимый: Там я выполнял поставленные передо мной задачи. За всё время было арестовано 300 человек, среди них партизаны, коммунисты, убийцы и воры. Все политические происшествия, касающиеся партизан и коммунистов, как и тяжелые случаи убийств и краж, передавались в ведение СД, то есть, мне. Частично эти люди допрашивались раньше, частично нет. Если они были допрошены, я соответствующие дела направлял в Днепропетровск, и штурмбанфюрер Мульде выносил приговор. Из Днепропетровска возвращались дела с резолюциями: частично смертные приговоры, частично трудовые лагеря, но были случаи и освобождения из-под стражи. Если набиралась группа в 10–15 человек, я их вместе с делами отправлял в Днепропетровск.
Прокурор: Вы имели своих тайных агентов?
Подсудимый: Да, я имел 11 тайных агентов и через них собирал все материалы. Все организационные вопросы были возложены на меня. Это доставка автомашин, сообщения о выполнении приговоров в Днепропетровске, заявки на команду и так далее.
Прокурор: Каким образом вы производили аресты коммунистов?
Подсудимый: Это относится к мероприятиям 1943 года. Это было в июне или июле, когда я получил копию телеграммы доктора Томаса и штурмбанфюрера Мульде о том, что в определенное время нужно будет провести операцию под лозунгом «Молния». Были распределены команды, состоящие из 2–3 немецких и нескольких украинских полицейских, и им были даны грузовые автомашины. На основании имеющихся списков эти команды ездили в отдельные районы города и арестовывали коммунистов. Их было 250–300 человек. Я организовал их регистрацию. На станции Тритузная стояли 3–4 вагона, в которые их погрузили и отправили в Днепропетровск, в рабочий лагерь безопасности. Это было превентивное мероприятие, так как в случае отступления эти коммунисты могли участвовать в партизанском движении.

Показания отдельных свидетелей

Дуракова: Я была в подполье, а служила переводчицей в отделе водной трассы. 25 января 1943 года часов в 5 вечера в отдел водной трассы пришёл Геллерфорт со своим переводчиком Робертом и собакой. Они предварительно спросили у сотрудников мою фамилию, узнали, почему я знаю немецкий язык, и сказали мне, что я арестована.
Прокурор: Подсудимый Геллерфорт, вы знаете свидетеля Дуракову? Вы ее избивали?
Геллерфорт: Да, я знаю ее, и приказывал бить ее.
Дуракова: В этот вечер Геллерфорт меня долго допрашивал у себя в кабинете. Он говорил мне, что если я расскажу подробно об организации и о связи с Казимиром Ляудес, с членами подпольной организации, я буду помилована. На следующий день Геллерфорт снова допрашивал меня, но я продолжала все отрицать. Он приказал отвести меня в тюрьму. В продолжение недели он ежедневно меня допрашивал по 2–3–4 часа, но я все отрицала.
Однажды вечером вызвали меня на допрос. Геллерфорт приказал Роберту позвать двух агентов. Они меня насильно положили на диван; один из агентов держал руки, Роберт – ноги, а Геллерфорт поднял платье и стал меня сечь плетью со свинцовым наконечником. Сначала я считала и насчитала 35 ударов, а потом потеряла сознание. (По словам Тамары Дураковой, она находилась в заключении четыре с половиной месяца и после ежедневных допросов не проронила ни слова – авт.).
В моей камере была еще Светальская Полина Кирилловна, подпольщица, ей было 58 лет. Ее избивали так сильно, что вносили в камеру совершенно без сознания, всю окровавленную, в синих рубцах, и после этого на протяжении нескольких часов приводили ее в сознание. По ее словам, ее били Геллерфорт и Роберт.
10 июня, примерно в 2 часа ночи, по тюрьме вдруг включили свет и забегали дежурные: стали кричать, чтобы вставали и одевались. Дверь нашей камеры открыл начальник тюрьмы Пуль. Недалеко от него стоял Геллерфорт с автоматом в руках. Пуль вызвал Свитальскую и других в количестве 27 человек и увел их. На следующее утро привезли одежду этих людей.
В конце июня начались аресты. Тюрьма переполнилась, и в камерах было так тесно, что негде было сесть. В начале августа нас отправили в лагерь на Игрень. В это время Красная Армия наступала, чувствовалась близость наших. 23 сентября нас переправили на правый берег Днепра, а 27-го под строгим конвоем усадили в вагоны-клетки и отправили в Германию. Меня отправили в лагерь Освенцим, куда я прибыла в начале сентября 1943 года. Там были ужасные условия; не знаю, как выжила.

Речь прокурора

– На скамье подсудимых держит ответ перед советским судом бывший начальник СД в Днепродзержинском районе подсудимый Геллерфорт. Свидетели Огурцов и Дуракова воспроизводят картину страшных пыток, которые применял Геллерфорт. Огурцов показал, что в кабинете Геллерфорта его подвесили примерно в сантиметрах 60–70 от пола. Геллерфорт избивал его нагайкой до тех пор, пока он не потерял сознание, тогда его отвязали и отлили водой. Затем переводчик Роберт вывел его в другой кабинет; там его положили на диван, и Геллерфорт избивал его резиновым шлангом с насыпанным песком, шомполом, нагайкой и дубовой ножкой от стула. “Избил он меня до такого состояния, – говорит Огурцов, – что я был похож на кусок окровавленного мяса”. Таким допросам Огурцов подвергался семь раз. И хотя Геллерфорт ничего не добился от Огурцова и Дураковой, тем не менее, они были заключены в лагерь смерти Освенцим.

Последнее слово подсудимых

Геллерфорт: Я своими показаниями не хочу снять полностью с себя вину, а хочу только говорить о смягчающих обстоятельствах. Я стал полицейским чиновником в 1927 году во время демократической власти. В 1933 году на смену пришла новая власть. В партию я не был принят. И позже я не имел этого намерения, потому что вовремя понял предательскую политику Гитлера. В связи с этим я с 1935 года не имел повышения в чинах, и потому сейчас, после 18 лет службы, я нахожусь в самом последнем и самом маленьком чине полиции. В полиции безопасности мое звание обершарфюрера – это звание фельдфебеля.
Хотя я прибыл на Украину только в июле 1942 года, однако я знаю, что все те приказы о способах уничтожения еврейского населения, о массовых расстрелах – это вовсе не преувеличение. Я посвятил свою службу только охране и безопасности города, железной дороги, мостов и прочих объектов. Без особых на то оснований мною никто не был задержан, и в сомнительных случаях я решал вопрос в пользу задержанного человека. Название начальника СД ко мне не подходит, потому что я нахожусь в самом последнем чине полиции, и мне никто не подчинялся. Число арестованных и расстрелянных людей относится в равной мере, как ко мне, так и моему товарищу по работе Дрейвингу.
Сразу же по прибытии в Днепродзержинск я отпустил 40 человек, которые были арестованы шубсполицией, обвиненных якобы в том, что они находились в связи с партизанами; но так как это было не доказано, я их отпустил. Эти показания мог бы подтвердить свидетель Пайкерт. Затем я велел не вешать 10 девушек, которые были приговорены к повешению за совершенные ими кражи. Затем я отпустил еврея Герасимова, который был арестован городским комиссаром и должен был быть повешен. Кроме того, 21 октября 1943 года я получил приказ перед отступлением наших войск от моего начальника Мульде о том, что я должен расстрелять 70 человек заключенных. Я этого не сделал, несмотря на то, что у меня было достаточно времени для того, чтобы совершить этот акт. Кроме того, 12 или 14 человек, которые были приговорены к расстрелу, я посадил в камеру, из которой они потом сбежали. Все мною сказанное может быть подтверждено свидетелями; вот, например, свидетель Пайкерт тоже мог бы подтвердить это.
Я должен признаться в том, что за полтора года моей службы в Днепродзержинске я арестовал примерно 500–600 человек. Соответствует действительности также тот факт, что в январе 1943 года я велел арестовать примерно 50–60 человек партизан, из которых большая часть была позже расстреляна. Однако следует заметить, что не все они были расстреляны, – благодаря тому, что я уменьшил степень их виновности, они остались в живых, как, например, Дуракова, Воловская, Огурцов. Мне и об этих лицах было известно, что они принадлежали к партизанскому отряду, и доказательства были для этого. Я это скрыл и не из симпатии к партизанам, а просто из человеческих чувств, потому что общеизвестно, что лица, принадлежащие к партизанскому движению, должны были быть расстреляны и уничтожены по приказанию СД. Отправка людей в лагерь Освенцим не была преднамеренной, я не знал, куда их отправят. Я ничего не мог предпринять самостоятельно, а действовал только на основании указаний и, конечно, не мог отдавать приказы о расстрелах.
40 человек, которые мною были расстреляны, слагаются из следующих отдельных групп: была расстреляна группа партизан, примерно 18–20 человек, затем была расстреляна группа партизан в 5–7 человек, и остальные обвинялись в кражах и убийствах. В первом случае у 18 или 20 человек, которые были расстреляны, было найдено оружие, гранаты, а у врача Тарасовой был найден яд, которым она должна была отравить пищу на кухне. Вторая группа из 5–7 человек имела миномет и все необходимое снаряжение и боеприпасы. В других единичных случаях речь шла о кражах и убийствах. Арестованные мною две женщины, мать и дочь, обвинялись в совершении убийства. Расстрел этих женщин производил сам Дрейвинг. Я помогал только закапывать. Больше других случаев расстрелов в это время не было.
Я не расстреливал ни женщин, ни детей, ни стариков, и мною не были сожжены села и другие места. Я не принимал участия в расстрелах евреев, в ограблении населения, в карательных экспедициях. Показания, которые я давал, и которые мог бы подтвердить Пайкерт, находятся в явном противоречии с показаниями трех свидетелей, которые здесь выступали. Но сам факт, что три свидетеля, которые обвинялись в принадлежности к партизанскому движению, сейчас пришли живыми на суд, доказывает, что я не так уж много убивал и расстреливал.
Я признаю, что по распоряжению моего начальства дал распоряжение избивать Дуракову. Никакого кнута со свинцовым наконечником у меня не было, и вообще самое большее я давал 10 ударов, а не так, как она говорила – 35.
Показания свидетеля Огурцова совершенно неправдоподобны; я никогда его не допрашивал и не избивал. Никогда в моей комнате не подвешивал людей, и на потолке не было даже крюка для этого. И вообще технически, как это указывал свидетель, так подвесить человека невозможно. Я сомневаюсь также в актах, которые находятся в деле, потому что комната, в которой я работал, еще и сейчас цела и невредима, и поэтому это можно было бы проверить. Я глубоко сожалею, что выполнял распоряжения моего начальства и о своих действиях, и прошу смягчить приговор…

Александр Слоневский, член Национального общества краеведов Украины

07.08.2013
Категорія: Історія
Теґи: