“Жизнь. Смерть. Воскресение”. Александр Слоневский. Часть I. Главы 9-12

Поділитись:
WhatsApp
Viber

Книга Александра Слоневского рассказывает об истории днепродзержинского костела. Продолжение – главы 9-12, части первой.

Начало книги про костел святого Николая (Днепродзержинск)

Глава 9. Святые

В 1898 году необыкновенные по красоте и духовному воздействию скульптуры украсили вновь построенный костел Святого Николая в Каменском. Столь ответственная работа была поручена искусному резчику по дереву В. Стадницкому. (В настоящей главе даны описания лишь сохранившихся до сего времени скульптур – авт.)

Скульптурами, установленными на самом почетном месте – в алтарной части у большого распятия – стали фигуры святых Николая и Варвары.

Святой Николай, именем которого назван Каменской костел, является одним из наиболее популярных святых Католической и Православной Церквей. Родился около 270 года в городе Патара в малой Азии, как единственный вымоленный ребенок своих родителей. С детства отличался набожностью и впечатлительностью к человеческим бедам. Избранный епископом Миры окружал опекой людей убогих, помогая им средствами своего фамильного имущества. Легенда донесла до наших дней рассказ о том, как епископ Николай незаметно подбрасывал троим бедным сестрам подарки, откуда, очевидно, пошла традиция считать св. Николая прообразом Деда Мороза, а на Западе – Санта-Клауса. Во время преследований христиан при императоре Диоклетиане (284-305 гг.) был заточен в темницу, и только эдикт императора Константина (313 г.) вернул ему свободу. Епископ Николай принимал участие в І Никейском Соборе (325 г.), на котором была разбита арианская ересь. Умер епископ Николай в 350 году 6 декабря. В 1087 году, когда Миру завоевали магометане, итальянские купцы выкрали мощи святого и перевезли их в город Бари. При открытии гробницы, в которой находился святой, итальянцы увидели, что его мощи мироточат и буквально плавают в истекающем миро. Это явление мироточения продолжается и поныне. Святой Николай является покровителем детей, купцов, пастырей, узников, пивоваров, нотариусов, мореходов и воинов.

Святая Варвара – девственница и мученица, умерла около 305года – принадлежит к числу наипопулярнейших святых, хотя о земной жизни святой известно не так уж много подробностей. Варвара была дочерью богатого кесарского чиновника Диоскора. Ее руки добивались многие молодые люди, но она всем отказывала, поскольку втайне перед родителями-язычниками приняла крещение и дала обет девственности. Во время преследования христиан при царствовании императора Максимиана (305-311 гг.), ее отец, который узнал о принятии дочерью христианства, в страхе, что потеряет свое положение и богатство, заточил Варвару в башню и принуждал ее к отречению от веры и от данного обета. Когда уговоры и угрозы не помогли, Диоскор лично отвел дочь в суд. Варвара была приговорена к смерти через отсечение головы мечом, а палачом Варвары стал ее собственный отец. Согласно легенде, практически сразу после казни палач-отец был поражен громом и скончался. К святой Варваре молятся как к покровительнице естественной смерти, считается, что тот, кто взывает к святой Варваре, не умрет без Святого Причастия. Кроме того, святая Варвара является покровительницей металлургов и горняков, чем заслужила особое право находиться в Каменском костеле, большинство прихожан которого, так или иначе, были связаны с Днепровским заводом.

3 октября 1458 года у польского короля Казимира Ягеллончика и жены Эльжбеты в краковском дворце Вавель родился сын Казимир. Отец с раннего возраста начал вводить сына в государственные дела и свои династические планы, готовя юного Казимира к роли полководца и короля. Но королевич Казимир, выделявшийся большими способностями, еще более отличался исключительной набожностью, милосердием и стремлением помочь каждому несчастному. Он притягивал к себе людей, пробуждая в них ответную любовь и привязанность к себе.

Весной 1483 года король отослал Казимира в Литву, однако быстрая болезнь сломила молодого королевича, и в возрасте двадцати шести лет он отошел в иной мир. Известие о смерти вызвало всеобщую печаль. Казимира похоронили в Виленском кафедральном соборе, который чрезвычайно быстро стал центром культа святого Казимира. А когда в 1604 году, через 118 лет после смерти королевича, был открыт его гроб, в нем обнаружили ненарушенное тлением тело святого Казимира. Именно потому, что святой Казимир считается одним из главных покровителей Польши и Литвы, его скульптура была заказана для костела Святого Николая в Каменском.

Прекраснолицый молодой королевич – святой Казимир – стоящий в горностаевой мантии, знаке королевского происхождения, абсолютно живыми печальными глазами смотрит на людей, которых он так любил. В правой руке Казимир держит свиток с начертанной на нем молитвой на польском языке: «Боже, дай мне нрав св. Казимира, чтобы мог славить Тебя с настоящей набожностью и радостью сердца. Аминь».

Еще одна великолепная статуя святого Антония украсила Каменской костел. Будущий великий святой и проповедник родился в 1195 году в семье знатного лиссабонского рыцаря Мартина де Буйона. При крещении мальчик получил имя Фернандо. Он рос живым и непоседливым, и отец не сомневался, что он пойдет по его стопам и выберет рыцарскую стезю. Но в юном возрасте Фернандо принял решение стать монахом и поступил в лиссабонский монастырь святого Викентия. Через несколько лет молодой монах разочаровался в затворнической монастырской жизни. Гибель отца в битве с маврами, а также мученическая смерть в Марокко пятерых монахов-францисканцев, лично знакомых Фернандо, вызвали в нем горячее желание проповедовать Евангелие.

В 1220 году Фернандо стал францисканцем, приняв монашеское имя Антоний. Познакомившись с основателем ордена святым Франциском Ассизким, Антоний по его просьбе был отправлен в удаленный монастырь Монте-Паоло, где он вел ничем не примечательную тихую жизнь, как наконец однажды на празднике в Форли он, к удивлению всех и к своему собственному изумлению, победил в дружеском соревновании всех выдающихся ораторов, как своего ордена, так и ордена доминиканцев. Пламенные проповеди Антония и совершенные им чудеса быстро распространились по Италии, его называли «Светоч ордена». На Сицилии он основал несколько новых монастырей, а затем его избрали провинциалом Северной Италии, где было неспокойно — князья-самодуры воевали друг с другом или разбойничали на дорогах. Понадобилась вся сила ораторского таланта Антония и кропотливая работа его собратьев, чтобы привести людей к миру. Самый кровавый тиран Италии Эццелино да Романо был настолько потрясен смелостью монаха, пришедшего к нему в замок в одиночестве, что отпустил заключенных пленников.

Последние годы жизни святого прошли в Падуе. Антоний был канонизирован почти сразу после смерти — в 1232 году. В 1263 году его мощи перенесли в великолепный собор, который жители Падуи построили в честь святого. При этом оказалось, что язык великого проповедника остался в целости и сохранности. Святой Антоний считается покровителем бедных и путешествующих. К святому Антонию обращаются как к помощнику в обретении утраченных ценностей. С конца XIX века распространился обычай называть пожертвования на бедных, собранные в церкви — «хлеб святого Антония».

Фигура святого Николая, как и фигуры святых Казимира, Варвары, Антония относятся к так называемым полихромным скульптурам, расписаны серебро– и золотосодержащими красками («золотой лак»).

Но истинным шедевром Стадницкого стала вырезанная из липы фигура Иисуса Христа на кресте. Выполненный в натуральную величину, Спаситель представал перед взором в момент, когда Он испустил дух, и страдания покинули его. Раны на прибитых гвоздями к дереву ладонях и стопах, как и рана в боку, запеклись кровью, мышцы ног еще в напряжении от нечеловеческой боли, пронзавшей все Его Тело, но лицо Христа уже не выражает мучения. Оно спокойно. Лицо Его наполнено Божественной красотой, кротостью, миром и поразительным одухотворением. Распятие располагалось в центре резной деревянной алтарной части, которая своими очертаниями повторяла очертания башни костела.

Не менее замечательной была и фигура Христа в гробу, выполненная, как и на Распятии в натуральную величину, но изготовленная из гипса. Христос, лежащий чуть на боку, прикрыт пеленами. Кажется, Он уснул и лишь раны на Его Теле свидетельствуют, что Он еще недавно висел, прибитый к кресту. Гипсовые пелены кажутся воздушными и прозрачными, сквозь них отчетливо проступают очертания Иисуса. Потрясение от созерцания Гроба Господня усиливалось еще и от того, что он, как того требует католическая традиция, показывался лишь раз в год в канун Пасхи в Страстную Субботу. Гроб с телом Иисуса Христа, закрытый стеклянным колпаком, устанавливался в малом алтаре Сердца Иисуса. Гроб охраняли две фигуры римских стражников в шлемах и с копьями. Все пространство около гроба украшалось цветами, зажигались свечи, и выставлялась монстранция. От Христа веяло такой грустью и печалью, что все суетное уходило куда-то за пределы сознания. Человек погружался в скорбь по Тому, кто добровольно пошел на смерть за всех – праведников и грешников, хороших и подлецов. Приходило чувство раскаяния и стыда за свое несовершенство и одновременно наступало состояние очищения, душевного подъема и стремления изменить себя к лучшему.

Поглядеть на Христа в гробу приходили не только католики. В костел шли и православные, и лютеране, и даже иудеи. К вечеру Страстной Субботы гроб накрывался тканью, скрывая его от глаз прихожан, и извлекалась другая фигура – Христа Воскресшего. Когда утихала Пасхальная суматоха, когда все, целуясь, перепоздравили друг друга и себя словами «Христос Воскрес!», тогда гроб с Телом Иисуса Христа водворялся на свое место – в специальную нишу, расположенную в алтаре Сердца Иисуса – до следующих предпасхальных дней.

Глава 10 «Спасти и сохранить»

– Ну, дает! – прыснул кто-то из депутатов, когда в одном из перерывов пленарного заседания нам показывали видеофильм по экологии, снятый Олегом Кондратьевым. С экрана телевизора то и дело ехидно наезжала коммунистическая символика и партийные лозунги на фоне застилающего небо мутно-серого дыма, прущего из труб аглофабрики. Фильм смотрелся хорошо. Сделанный весело и зло, от него так и веяло взрывными идеями, пронизывающими в то время общество. В Днепродзержинске так еще никто не снимал. И соответствующий канал моего подсознания, постоянно настроенный на «костельную волну», немедленно выдал сигнал: а почему бы не снять фильм о костеле, да не показать его депутатам? Дело облегчалось тем, что Олег Кондратьев снимал свои фильмы с женой Ириной, корреспондентом газеты «Знамя Дзержинки», которую я хорошо знал.

Я пришел к Кондратьеву в цех связи металлургического комбината и предложил отснять фильм.

– Что ж, это можно, – не торопясь, ответил Олег, – только фильмы так не снимаются.
– А как?
– Фильмы снимаются по сценарию.
– А нельзя в начале отснять материал, а потом смонтировать из него фильм?
– Нельзя.
– Но где ж его взять, этот сценарий?
– Не знаю. Без сценария я снимать не буду. Я должен знать цель фильма, общий замысел и детали, последовательность событий, все.
– Но кто же напишет этот сценарий? – допытывался я у Кондратьева.
– Ты и напиши, – хладнокровно ответил он.
– Я? Но я никогда не писал сценариев?
– Ну, напиши рассказ, – смилостивился Олег, – а мы потом подгоним.

Озадаченный, я направился в музей к Васильеву. Михаилу Ивановичу идея фильма понравилась.

– Для истории будет очень интересно. Можно показать не только костел, но и Верхнюю колонию, и старые цеха завода.

Старые цеха завода как-то не входили в мой замысел, но в данный момент мысли были заняты другим.

– Кто напишет сценарий, Михаил Иванович?
– Я напишу.
– Вы?
– А чему ты удивляешься, думаешь, не напишу?
– Ну, не знаю…
– Заходи через неделю, я тебе такой сценарий дам!

Через неделю я действительно держал в руках листки, мелко исписанные рукой директора народного музея ДМК и озаглавленные: «История старой части нашего города». Это было то, что надо и одновременно не совсем то. С исторической точки зрения все излагалось безукоризненно, но сугубо историческая концепция фильма, предложенная Васильевым, существенно отличалась от того, что хотел выразить я: создать не учебное пособие по истории города, но показать старую часть в развитии, а точнее в упадке. И постараться это сделать более эмоционально, сконцентрировавшись на мысли, что исторический район и в особенности костел нужно спасать. Но как основа, фундамент для нашего фильма, работа М. Васильеа оказалась бесценной.

Я поделился сомнениями с Юрой Сушко, и он с энтузиазмом предложил свою помощь в качестве сценариста, и вскоре я держал в руках вариант сушковского сценария. По замыслу Юрия получался почти игровой фильм. Сушко выписывал эпические сцены, в которых католики, как первые неофиты, спасали свои реликвии и на плечах, в темноте, несли из подземелий Верхней колонии распятие с главного алтаря и деревянные статуи святых и прятали их от коварных властей. Далее по сценарию шли впечатляющие сцены пивбара и вытрезвителя, где перед потрясенным зрителем проходила вереница деградировавших, отвратительных лиц алкоголиков, что еще раз подчеркивало, как низко мы пали, и как нам нужно восстановить Верхнюю колонию и в особенности костел.

Почесав в затылке, я окончательно решил писать сценарий сам.

Когда мой рассказ лежал на столе Кондратьева, и Олег дал согласие на съемки фильма, настал черед получать добро у руководства ДМК. Ведь камера, которой пользовался Олег, как и студия цеха связи, где он монтировал фильмы, принадлежала комбинату. Пройти гладко у нас не может ничего. Выяснилось, что камера спрятана в сейфе у начальника цеха связи, которую тот отказывался давать своему подчиненному.

– Это не Кисляк спрятал, – говорил мне Олег, – тут надо брать выше, им мои фильмы не нравятся.

«Еще бы! – подумал я. – Я вообще удивляюсь, почему у тебя камеру раньше не отобрали». Люди типа Кондратьева для системы опасны. Кондратьев с кинокамерой был опасен вдвойне, уж очень неприкрыто показывал грехи Советской власти.

Заставить начальника цеха не выдавать камеру могли, по моему мнению, из парткома. Поразмыслив, я обратился за помощью к председателю комиссии по культуре и искусству В. Евтушенко. В свои сорок лет Владимир Иванович достиг необычайных габаритов, но по натуре остался человеком мягким, покладистым и бесконфликтным. Уговорить его идти в партком комбината не составило труда, тем более что вопросы сохранения Верхней колонии и костела стояли в числе первоочередных задач комиссии по культуре.

Секретарь по идеологии парткома комбината Петр Герасимов с улыбкой протянул руку.

– Садитесь, садитесь!

Мы сели, и Евтушенко ввел секретаря в курс дела.

– Конечно! Это просто замечательно! – блеснул золотыми коронками Герасимов. – Мы не должны забывать свое прошлое, и я думаю, партком полностью поддержит вашу инициативу. Оставьте мне сценарий фильма, я его просмотрю. Думаю, мы это решим.

Стало легче на душе, хотя я не совсем понял, почему мы должны давать заводскому идеологу свой сценарий на проверку. И я подсунул ему идеологически стерильный вариант Васильева. Узнав, что эти листки принадлежат перу Михаила Ивановича, Герасимов еще шире улыбнулся.

– Остается еще один вопрос, – осторожно сказал я, – кто будет снимать фильм. Мне кажется, что лучше всего поручить это Кондратьеву из цеха связи.

Улыбка нашего собеседника стала чуть менее радушной.

– Кондратьеву? Ну, подумаем, подумаем. Можно Кондратьеву – я ведь не против, – а можно еще кому-нибудь, главное, чтобы фильм получился, а кто его будет снимать уже вторично. Правильно, товарищи?

Почти успокоенный – по моему мнению, кроме Кондратьева, такой фильм снять просто никто не мог, а значит, выбор парткома должен упасть только на него – я благодарил Герасимова и Евтушенко за помощь. Но дни проходили за днями, а видеокамера все так же покоилась в сейфе и, кажется, никто не собирался ее оттуда извлекать и вручать нашему оператору. Васильев через день звонил Герасимову, и секретарь по идеологии неизменно отвечал, что партком не против создания фильма, но есть мнение – «вы понимаете, Михаил Иванович?» – что лучше бы его снимал кто-нибудь другой.

– Да сдался тебе, Саша, этот Кондратьев! – в сердцах бросил трубку Васильев.

Я тоже разнервничался и, заикаясь больше обычного, объяснял, что мне, конечно, без разницы, кто сделает этот фильм. Но если мы хотим, чтобы это было что-то стоящее, нужно дать камеру Кондратьеву.

– Ну, ты и зануда, – сказал Михаил Иванович, и мы пошли к секретарю парткома В. Кучерову.
– Виктор Иванович, я тебя прошу, пусть этот фильм снимает Кондратьев, – говорил Васильев Кучерову, когда мы сидели у того в кабинете. Кучерову явно не нравился такой вариант, но еще менее он хотел обострять отношения с директором народного музея.
– Ну, какие проблемы, Михаил Иванович? Конечно, пусть снимает.

Замок сейфа щелкнул. Камера оказалась у нас. А Михаила Ивановича Васильева можно смело считать соавтором фильма, без него он бы просто не состоялся.

В один из субботних дней мы приступили к натурным съемкам Верхней колонии. Рассказ-сценарий начинался так: «По пустой, неуютной улице, подгоняемый противным ветром, плелся по каким-то своим собачьим делам бездомный пес. Или сука. Собака, в общем. Холодно и тоскливо. Хочется выть. Ах, ей бы хозяина, уж она послужила бы ему верой и правдой, эта совершенно бездомная собака…»

Где-то в дальнейшем тема собачьей бездомности переплеталась с бездомностью костела, и мы, между делом, поглядывали по сторонам, готовые запечатлеть подходящую собаку-символ. И тогда исторический район города оглашался криками.

– Олег! Собака! – орал я.
– Не спугни ее! – шипел Кондратьев и мчался за псом.

Мы гонялись за собаками по всей Верхней колонии. Но как назло, все они были, как на подбор, жизнерадостные, виляли хвостами, не к месту поднимали задние лапы у деревьев и заборов и никак не хотели изображать перед камерой беспросветную собачью жизнь. Ни одного удачного кадра! От собачьей темы пришлось отказаться.

Мы снимали улицы, дома, подъезды, архивные фотографии и номера Каменской дореволюционной газеты «Отклики жизни», хранящиеся в музее у Васильева. Снимали сам музей – бывший Инженерный или Заводской клуб. Отец Геннадий, православный священник Свято-Николаевского собора, любезно разрешил внутренние съемки церкви. Мы облазили вдоль и поперек костел, запечатлевая на пленке его общий неповторимый готический облик и детали каменной кладки, стрельчатые окна и кованую лестницу, ведущую на колокольню, башни с разинувшими пасти горгульями, кирпичный дымоход и изящную башенку на крыше костела. Объектив заглатывал во внутренности камеры эстакаду, таранящую окно костела, трехэтажную пристройку-урод с ее надписью по фронтону «Знання в маси», металлическую лестницу с широкими ступенями, ведущую от земли к верхней части другого стрельчатого окна. Лестница на высоте не менее шести метров упиралась в металлическую дверь, установленную в окне, на которой мелом был нарисован какой-то уродец и краткое ругательство.

Внутри костела стоял на ремонте полуразобранный автомобиль «Волга», и висел грязный бархатный вымпел «Победителю социалистического соревнования», который, при нашем приближении, безуспешно пытался спрятать за спину подвыпивший сторож. Алтарная часть первого этажа была поделена на несколько комнат, на одной из которых висела табличка «Бухгалтерия», на другой – ромбик с цифрой «5». Дверь напротив вела в класс «Минно-взрывных устройств» и автодела. На втором этаже алтарной части, под самым куполом, где когда-то был изображен Иисус Христос, висел большой гипсовый барельеф Маркса-Энгельса-Ленина. Время натрусило на них черный слой пыли, и классики марксизма-ленинизма приобрели жутко-зловещий вид, будто они, как какие-то черти или вампиры, вцепились в горло костела, охраняя свою жертву от света и солнца.

На двери секции картингистов у входа в костел ухмылялась табличка «Женская консультация». Да! Они бы здесь все повзрывали, всему матку вывернули!

Последним местом, где проводились съемки, был Музей истории города. Здесь мы рассчитывали запечатлеть деревянные статуи католических святых, дожидающихся своего часа в забитых до крайности музейных фондах. Вместе со смотрителями фондов мы вытягивали на свободное место деревянные фигуры и составляли из них композицию финальных кадров. Когда фигуры были почти расставлены, я, не знаю почему, по непонятному наитию, полез под груду старинных вещей, каких-то кресел и прочего деревянного хлама, прикрытого рогожей. И обомлел. Там находился гроб с Телом Иисуса Христа, описание которого я знал наизусть, и на который я объявил чуть ли не всесоюзный розыск! Моему изумлению, радости и недоумению не было предела! Нашлась еще одна фигура и притом во вполне приличном состоянии!

– Что значит, нашлась? – удивилась главный смотритель фондов Надежда Петровна Сердюк. – Она у нас и хранилась, надо было прийти и спросить!

В общей сложности мы отсняли три часа чернового материала, из которого смонтировали 17-минутный фильм. На его премьеру пришли научные сотрудники музея истории города во главе с Н. Цыганок, священники Свято-Николаевского собора и начальник цеха связи А. Кисляк. Присутствие музейных работников превратило премьеру в настоящий экзамен. И хотя я был уверен, что никаких ляпсусов мы не допустили, все равно очень волновался, но вида не подавал. Лица Ирины и Олега Кондратьевых были непроницаемы и бесстрастны.

Погас свет, и на экране телевизора под тревожный бой колоколов появилась надпись «Спасти и сохранить». Кажется, увиденное захватило зрителей, и у нас окончательно отлегло от сердца, когда по завершению просмотра присутствующие высказали свое одобрение, а Нина Александровна даже произнесла маленькую благодарственную речь.

Примерно такая же реакция, даже с отдельными аплодисментами, ожидала нас и на ближайшей сессии, где депутатам был показан этот фильм. Свою задачу, как один из камней в фундаменте благоприятного отношения к костелу, фильм выполнил. В дальнейшем Михаил Иванович Васильев передал копию «Спасти и сохранить» генеральному директору металлургического комбината, и еще одна копия досталась музею истории города. Елена Григорьевна Фесун организовала его показ в видеозалах города, но здесь эффект оказался невелик. Его глядела, в основном, пацанва перед боевиками, ужасами и тому подобной кинопродукцией…

Глава 11. Такие разные годы

Семья Кальвасинских стремительно разрасталась. Кроме старших Леонарда и Бронислава, родились Юзеф, Юлиан, Вицент, Александр, Мария и Ольга. Подрастая, братья Кальвасинские определялись на учебу в заводское училище, его еще называли фабричной школой. Естественно, дети хотели есть и пить. И одевать их за что-то тоже было нужно. А какой же дом обойдется без мебели? О, эта старая мебель! Пройдут годы, десятилетия, сменятся поколения, а ей не будет сносу. И очень долго еще во многих домах будут стоять сработанные в конце девятнадцатого века столы, комоды, шифоньеры, кровати и другие предметы почтенного возраста, которые, однако, дадут сто очков вперед современному худосочному мебельному племени.

В конце ноября 1899 года Ян и Вероника Кальвасинские с особым нетерпением собирались в костел. Им очень хотелось стать очевидцами необычайного и торжественного зрелища – венчания молодого инженера Яна Болеховского с сестрою супруги директора-распорядителя Днепровского завода Александрою Лабунскою. Собственно говоря, венчаний в костеле хватало. Здесь, принимая таинство брака, давали клятву взаимной верности крестьяне, мещане и дворяне; подданные России и Австрии, Пруссии и Румынии, Франции, Великобритании и даже Турции! Только в одном 1899 году в недавно открытом Каменском костеле обвенчалось 85 пар – абсолютный рекорд за все время существования католического храма. Но сегодняшнее действо было все-таки из ряда вон выходящим – свидетелем на венчании должен быть сам Ясюкович.

Настоятель костела, уделяя таинство брака молодым, читал замысловато-витиеватую формулу.

«1889 года ноября 27 дня в Каменской римско-католической церкви священник Левчак по троекратному оглашению, из коих первое 7-го, второе 14-го и третье 21-го ноября перед народом, собравшимся на Литургии, сделаны. Инженер-технолога, дворянина Петроковской губернии Бендзинского уезда Яна Болеховского, юношу 28 лет с дворянкою Витебской губернии Александрою Лабунскою, девицею 23-х лет от роду – Ямбургского прихода, по сделании предварительно строгого с обеих сторон на письме изъясненного исследования о препятствиях к бракосочетанию, и по неоткрытию никаких равно по изъявленному от обоих лиц взаимному согласию внешними знакомыми обнаруженными, Теодора и Валерии, урожденной Жабицкой, Болеховских законных супругов сына Генриха и Юзефы, урожденной Петкевич, Лабунских законных супругов дочерью – браком сочетать, и в лице Церкви торжественно благословить в присутствии веры достойных свидетелей: Игнатия Ясюковича и Войцеха-Альберта Сима».

Почти через год 7 мая 1900 года священник Гиацинт Левчак обвенчал потомственного дворянина Екатеринославской губернии Михаила Гринкевич-Судник, юношу 28 лет, с крестьянкою Гродненской губернии Слонимского уезда Ядвигою Зиневич, девицею 22-х лет от роду.

– Любовь! – увлажняя глаза, шептали одни.
– Любовь?! – язвительно поднимали брови другие.

Всего в 1900 году в Каменском приходе обвенчалось 63 пары, окрещено 378 младенцев, отпето 144 покойника.

В 1902 году, работая вальцовщиком проволочного отделения, тяжело травмировался глава семьи Ян Кальвасинский. Раскаленная полоса, выскочив не из того калибра, из которого ее ждали, прошила его насквозь. Прокатный передел уже исправно приносил свои жертвы на алтарь отечественной черной металлургии. И долго еще подобные жертвоприношения будут сопутствовать труду на прокатных станах с ручной задачей полос в калибры. Многие месяцы Ян Кальвасинский боролся за жизнь, к нему с елеопомазанием приезжал ксендз Оттон Бем, новый настоятель Каменского костела. Ян Кальвасинский выжил, но работать уже не мог.

Обязанностей у ксендза Оттона Бема хватало. Кроме обычных проведения месс, посещения семей, больных, крещений, венчаний и похорон, в 1902 году в костеле затеяли крупный ремонт. Печное отопление с использованием воздухонагревательных каналов было заменено на паровое, а всю крышу покрыли оцинкованным кровельным железом. Через год, когда ксендза Бема сменил на посту настоятеля ксендз Михаил Ягулов, был проведен еще один ремонт, а, по сути, продолжен прежний. В 1903 году ксендзу Михаилу Ягулову исполнилось тридцать один. Семь лет назад он был рукоположен в священники и пост настоятеля Каменского костела стал его первым серьезным испытанием. Это было время молодых священников. Вместе с отцом Ягуловым в приходе служили рукоположенные в 1904 году священники Николай Щурек и Адам Деш, а также рукоположенные в 1905 году Иоанн Ланг и Иоанн Эресман. В 1907 году сюда прислали ксендза Леонарда Долонговского, будущего настоятеля местного прихода. А Михаил Ягулов прослужил в Каменском неполных пять лет. С 1908 года он станет куратором молитвенного дома во имя Рождества Пресвятой Девы Марии в г. Луганске Славяносербского уезда, где он будет служить еще и в 1913 году.

Ремонтные работы, производимые за счет Днепровского завода, были перенесены вовнутрь костела, где вновь покрасили и расписали стены. На куполе главного алтаря был изображен Иисус Христос, а на стенах справа и слева от главного алтаря – Моисей в красной мантии около скрижалей с заповедями, а с другой стороны – царь Давид, играющий на лютне.

Каменский костел принимал тот неповторимый облик, который навсегда врезался в память всем, кто приходил сюда. Деревянную ограду заменил капитальный кирпичный забор с кованой решеткой в готическом стиле. На крыше костела над главным входом установили статую Девы Марии, которая своей рукой будто приглашала людей в храм. И еще одна изящная башенка-сигнатюрка украсила крышу костела. Перед костелом, за входными воротами разбили уютный сквер, а во дворе костела высадили кустарники и цветы. В глубине двора построили здание, в котором жил органист, в его высоченном зале проводились спевки костельного хора под сопровождение фисгармонии. В другом конце двора, за оградой, располагалось плебане – дом священника, в который можно было попасть как со стороны костела, так и с прилегающей улочки, отделявшей костельный двор от заводской больницы.

К Каменской римско-католической церкви, которая вплоть до 1905 года являлась филиалом Ямбургского прихода, причислялись уже Верхнеднепровск, завод Корбино и станция Запорожье-Каменское (Ямбург – почтово-телеграфная станция Екатеринослав с церковью во имя Успения Пресвятой Девы Марии). И хотя костел Святого Николая мог вместить до 500 человек, частенько людей приходило столько, что часть их оставалась вне храма. Ведь число прихожан Каменского костела стремительно росло.

Каменское превращалось в настоящий промышленный и культурный центр на берегу Днепра. Повсюду в Каменском, а в особенности на улицах Верхней и Нижней колонии, в магазинах звучала польская речь. В Народной аудитории шли спектакли на польском языке, администрация Днепровского завода в большинстве состояла из поляков. Процветал и Каменской костел. При костеле открыли библиотеку, и каждый прихожанин мог взять книгу для души.

25 сентября 1905 года состоялось торжественное освящение, или консекрация Каменского костела. Освящение 1898 года, совершенное по поручению епископа Тираспольского Эдуарда барона фон-дер Роппа ксендзом Хартманом, было необходимым (нельзя проводить богослужения в неосвященном храме), но недостаточным. Поэтому в документах Тираспольской епархии именно 25 сентября 1905 года считается днем освящения фабричного костела Святого Николая в Каменском. Выдался прекрасный солнечный день, многие дамы пришли под зонтами, настроение самое праздничное. Освящать костел приехал новый епархиальный епископ Иосиф Кесслер.

Иосиф Алоизий Кесслер родился 12 августа 1862 года в селении Лойс близ Самары в семье немецких колонистов. Окончил начальную и высшую духовные семинарии в Саратове, а так же духовную академию в Санкт-Петербурге, получил степень магистра богословия. Занимал должности: викария кафедрального собора и профессора духовной семинарии в Саратове, администратора прихода в Симферополе, настоятеля приходов в Сульце и Кишиневе, инспектора Саратовской духовной семинарии, каноник капитула с 1904 года. Возведен в сан епископа Тираспольского 7 (20) апреля 1904 года, рукоположен в епископы 28 октября (10 ноября) 1904 года в церкви св. Екатерины в Санкт-Петербурге. Награжден орденом Святого Владимира 3-й степени, магистр богословия. Его правление было отмечено значительным материальным развитием Тираспольской епархии. Он расширил малую семинарию и духовную семинарию, основал издательство и типографию, способствовал работе мужских и женских орденов. Епископ И. Кесслер посещал все приходы громадной епархии, совершил 75 тысяч миропомазаний, освятил 31 храм, в том числе кафедральный собор св. Климента в Одессе.

Хотя праздник освящения костела удался на славу, сам 1905 год оказался тяжелым, как для Каменского, так и для всей Российской Империи. Первая русская революция, а также поражение России в войне с Японией положили начало кризису, захватившему 1905 год и последующие за ним 1906 и 1907 годы. Днепровский завод охватили волнения, поддерживаемые многими слоями населения Каменского, в том числе рабочими и служащими польского происхождения, которые стали одними из первых членов местного кружка социал-демократов. Один из них – Казимир Петрусевич (1872 – 1949) был даже делегатом Первого съезда РСДРП. Но он не примкнул к большевикам и, вернувшись на Родину, стал видным деятелем Социалистической партии Польши. С 1945 по 1948 год Казимир Петрусевич был членом Верховного Суда Польши.

Конец 1905 года ознаменовался забастовками на Днепровском заводе. Для восстановления порядка в Каменское вошли казаки на лошадях.

Игнатий Игнатьевич Ясюкович, который к тому времени стал главой правления Южно-Русского Днепровского Металлургического Общества и перебрался из Каменского в Петербург, отреагировал незамедлительно. Когда было надо, он умел быть жестким. В начале 1906 года он подписал приказ, в котором анализировались вопросы по отношению к поступкам служащих Днепровского завода в период времени с 11 по 25 декабря 1905 года. Правление Общества пришло к заключению, что «господа служащие завода параллельно со всеми категориями забастовщиков постепенно пришли к заключению, что в настоящее припадочное время позволено все, лишь бы быть в численном превосходстве, лишь бы обладать физической силой, лишь бы не признавать сдерживающих нравственных начал… Полное отсутствие дисциплины, вопиющие нарушения служебного долга, отрицание начал промышленной и служебной этики, одним словом, анархия рядом с явным сочувствием несбыточным социалистическим теориям, не могут быть признаны творческими элементами».

Далее шел список «господ служащих» – впрочем, не столь уж и внушительный – с мерами административного воздействия: уволить без права восстановления на Днепровском заводе, объявить выговор, предупредить, что в случае повторения подобного, все служащие будут немедленно удалены из Днепровского Общества. Сурово? Но ведь даже Христос изгонял торговцев из храма, а не проповедовал им о недопущении осквернения святых мест!

Но, несмотря ни на какие кризисы, потрясения и революции, Каменской приходской костел жил своей жизнью. 26 февраля 1905 года здесь священником Михаилом Ягуловым были повенчаны дворянин Виленской губернии Павел-Пётр Ягучанский и дворянка Виленской губернии София-Эмилия Бокшанская. Свидетелями при Таинстве брака выступили директор Днепровского завода Людвиг Гужевский, директор Гданцевского завода Матвей Роговский, начальник отделения Днепровского завода Мечислав Брониковский. Всего в 1905 году в костеле обвенчалось 65 пар и 399 младенцев приняли Святое крещение.

Постепенно Каменское выходило из комы, вызванной кризисом. Оживилась работа завода, оживилась торговля. В 1908 году настоятелем костела Святого Николая был назначен 38-летний ксендз Леонард Долонговский, а через год сюда прибыл совсем молодой еще законоучитель учебных заведений Казимир Соколовский. «Команда» священников римско-католической церкви Каменского при ксендзе Долонговском была следующей: Иоанн Ланге, Раймунд Пянко, Варфоломей Миколаюнас (впоследствии – администратор и капеллан войск Закавказского края), Адам Гибульский, Андрей Шенбергер, Петр Дыгрис.

В это время близ костела началось строительство здания Детского приюта и школы образованного «Римско-католического общества пособия бедным», председателем которого стал инженер-технолог А. Макомаский – будущий директор Днепровского завода. В 1910 году одновременно с католическим был открыт и православный приют имени И. И. Ясюковича. По свидетельству ежедневной общественной и литературной газеты «Отклики жизни», редакция которой размещалась на Гимназическом проспекте, телефон № 9, «приюты по справедливости служат гордостью населения. В них содержатся на полном иждивении более сотни сирот, выброшенных судьбою на улицу, но теперь нашедших в приютах уютный теплый угол и сердечные заботы».

Среди прихожан костела Святого Николая было довольно много чехов. Один из них – Богумил Ципль перебрался в Каменское из селения Карловка Полтавской губернии, где он служил садовником у князя Миклинбург-Стрелецкого. Обладая выдающимся мастерством, Богумил Ципль выращивал ананасы в условиях малороссийского климата, и ежегодно князь Миклинбург-Стрелецкий поставлял по триста ананасов ко Двору Его Императорского Величества. В Каменском стареющий Богумил Ципль работал конторщиком в Главной конторе Днепровского завода, а его искусство передалось сыну Карлу. Господин садовник Карл Ципль служил в Директорском парке при директорах Днепровского завода Людвиге Гужевском и Эрнесте Сундгрене, дружил с последним, и довел этот парк до изумительного состояния.

Сестра Карла Ципля – Ольга обвенчалась в костеле с дворянином Константином Гриневичем, работавшим в архиве Главной (или Технической) конторы. Константин Гриневич, душа Каменского общества, прекрасно танцевал, находился в дружеских отношениях с представителями высшего света и частенько составлял партию в преферанс с настоятелем костела Леонардом Долонговским и приставом села Каменского господином Владимиром Клунниковым.

В 1912 году Каменское было далеко не тем селом, которое в свое время встретило первых польских колонистов. Двадцать пять лет Каменское шагало семимильными шагами, и статус села стал явно тесен динамично развивающемуся широкоплечему Каменскому. На 1 января 1912 года население Каменского составило 35 тысяч 450 душ, из них поляков 12 тысяч 554 («Отклики жизни» от 14 ноября 1912 г).

Местные разночинцы обращались к губернатору Екатеринослава с просьбой рассмотреть вопрос о присвоении Каменскому статуса города. Губернатор благодарил разночинцев за инициативу и медлил, а Каменское стремительно росло. На 1 января 1913 года по свидетельству журнала Екатеринославского Губернского Присутствия от 13 ноября 1913 года население Каменского увеличилось до 40.407 человек. В этом «селе» проживало 346 дворян, 53 лица духовного сословия, 310 иностранных подданных, 60 инженеров и техников, 80 преподавателей, 2573 учащихся и десять тысяч служащих и рабочих Днепровского завода. В Каменском мирно сосуществовали православные, старообрядцы, лютеране, иудеи, караимы, магометане, евангелики и католики.

Католиков, по словам того же журнала Екатеринославского Губернского Присутствия, насчитывалось в Каменском аж 14 тысяч 235 человек. В то же время по данным Тираспольской епархии число католиков Каменского прихода, лишь немногим уступая приходу св. Иосифа в Екатеринославе, составило 6.837 человек, то есть, практически в 2 раза меньше, чем по данным светских источников. Откуда возникло такое внушительное расхождение? Как, к примеру, получилась цифра 14.235 – число католиков Каменского по данным екатеринославского журнала? А вот как. К числу поляков, проживающих в Каменском – 14.175, прибавили число французов – 13 и итальянцев – 47 и получили количество католиков. А вот немцы – все как один, причислены к лютеранам. 284 немца – 284 лютеранина. Но как бы там ни было, а процент католиков Каменского по отношению к общему числу поселенцев был очень высок и составлял более трети.

И сама Тираспольская епархия была велика. Она простиралась от Кишинева до Царицына, включая в себя Молдавию, юг Украины, Донбасс, Кавказ, Дагестан, Нижнее Поволжье. Число верных Тираспольской епархии на 1913 год составляло 381 тысячу 595 человек, количество священников в епархии – 178 человек, а число церквей, филиалов и каплиц – 198. Все священники Тираспольской епархии (в том числе, разумеется, и костела в Каменском) были обязаны отслужить по одной заупокойной мессе за каждого из умерших в 1912 году священников епархии. Всего их умерло пять человек, а один из них – бездолжностной ксендз Доминик Мугашев – был убит разбойниками.

………

Однако не все было гладко и безоблачно в жизни Каменского прихода. В 1912 году Вероника Кальвасинская заявила, что ноги ее не будет больше в костеле. По приходу поползли слухи, что один из ксендзов смотрит на жену своего брата не как на невестку и совсем уж не как на прихожанку. И «что-то» между ними есть. Вдобавок откуда-то в Каменском появилась листовка секты Мариавитов, изданная в Лодзи, в которой ксендз-настоятель Х. Яжимовский объявлял своим прихожанам из Шпанова об уходе из канонического католицизма к мариавитам.

«Мариавиты – это истинные Божьи священники, – убеждал ксендз Х. Яжимовский шпановских прихожан. – Считаю себя обязанным не только перед всем светом, но исключительно перед вами, мои дорогие парафияне, как ваш пастырь, сказать ту правду, что дело Мариавитов – это дело Бога, что на стороне Мариавитов правда и добродетель, что Господь Иисус отступился от католического духовенства за их грехи разврата, корыстолюбия и высокомерия и, наконец, что меня, грешного, позвал в круг Мариавитов, что считаю верхом великой ласки Божьей и чего Вам от всего сердца желаю».

– Ах, вот как! – негодовала пани Вероника. – Если уж сам Пан Езус отступился от ксендзов, ноги моей в костеле не будет! Молиться и дома можно.

Лишенные материнской поддержки Вероники, которая после травмы Яна Кальвасинского, стала настоящей главой семьи, постепенно перестали ходить в костел и дети. И хотя все они были крещены в костеле и принимали первое Причастие, это уже было лишь дань традиции, а не свидетельство живой веры. Накануне больших праздников Вероника Кальвасинская в три часа ночи занимала очередь к общественной печи, построенной на Нижней колонии, где пекла непревзойденно-вкусные пасхи, торты-наполеоны, струцеля, пирожки с маком и булочки с присыпкой.

А в костел так и не вернулась. Молиться дома оказалось не так легко, как казалось вначале. С каждым годом костел уходил все дальше из жизни, все меньше времени оставалось для искренней молитвы, для этого интимного, доверительного разговора с Богом. Уходя из костела, она сама отступилась от Пана Езуса.

Глава 12. В поисках главного направления

Получив неприятный щелчок по носу от директора производственного объединения «Азот», мы, не предаваясь бесконечному самобичеванию и тем более «азотобичеванию», принялись набивать новые шишки. Запас оптимизма и терпения казался неисчерпаемым, а работа над возрождением костела была интересна сама по себе. Имея своей целью восстановление костела и не имея в руках даже кончика ариадниной нити, нам ничего не оставалось, как прилагать усилия в самых разных направлениях, надеясь, что где-то нас обязательно ожидает успех. Костел был задуман, построен и функционировал как католическая церковь, и пока тлела хоть искра надежды вернуть ему верующих, все остальные варианты рассматривались, как второстепенные. Но, не смотря на такие высокие мысли о возрождении духовности, католический вариант реставрации костела явно себя не оправдывал, а, говоря прямо, – трещал по швам.

Поэтому мы перенесли основное внимание на идею восстановления костела, как светского учреждения. Главный вопрос – что мы хотим видеть в отреставрированном здании, и кто станет его хозяином – имел довольно туманные очертания. Наша надежда состояла в том, что костел, обладая в прошлом прекрасной акустикой, станет залом органной музыки. Постепенно этот скелет обрастал мясом, и выкристаллизовалась идея комплексного использования здания костела, как некоего культурно-духовного центра, в котором, кроме органной музыки, могут устраиваться и выставки, театральные представления, концерты духовной и классической музыки, проводиться собрания общественных и политических организаций. По словам депутата Юрия Сушко, пресвитер днепродзержинской общины адвентистов седьмого дня высказал пожелание использовать помещение костела под воскресную школу адвентистов и даже предполагал перечислить тысяч пятьдесят рублей на восстановление костела. Третий вариант – передать костел на баланс металлургическому комбинату, чтобы в нем, сохранив внешний облик, дирекция устроила что-нибудь по своему усмотрению.

В наших планах для нарождавшихся коммерческих структур тоже всегда имелось место подвигу, и если кто-то из них захотел бы выступить со своими предложениями, мы готовы их немедленно обсудить. К тому же из Днепропетровского облисполкома пришло письмо (очевидно, как ответ на представление Киевского НИИ архитектуры и градостроения) с предложением рассмотреть вопрос о взятии костела под охрану государства, как памятника архитектуры и истории.

Перечисленные варианты спасения костела были далеко не безупречны. Что ни говори, а в городе пустуют дворцы культуры, в городской музей и без филиала трудно заманить посетителя, наполняемость театра в четверть зала считалась прекрасной. Использование костела в качестве культурно-духовного центра означало, кроме всего прочего, что бюджетный отдел культуры, сам едва сводящий концы с концами, должен взять костел на свой баланс, как камень на шею, и пойти вместе с ним ко дну.

Ну, а пока… что делать пока? Прикидывая, как присвоить костелу статус памятника, мы, от лица отдела культуры и общества охраны памятников, направили грозные на вид письма-предупреждения эксплуатирующим костел организациям о недопустимости варварского обращения со зданием. Необходимость взятия здания костела под охрану государства обуславливалась еще и тем, что даже главный архитектор города в свое время поговаривал о том, что костел нужно снести, а на его месте построить что-нибудь железобетонное.

Приближался День города. Организация праздника возлагалась на отдел культуры горисполкома и Елена Григорьевна Фесун, для которой праздник был первым серьезным испытанием, волновалась изо всех сил. Во дворцах культуры, парках и скверах устраивались концерты духовых, народных и эстрадных коллективов, выставки детского творчества, продажа кулинарных изделий, а для любителей производных от виноградной лозы – кое-что для души и сердца. Повсюду играла музыка, светило солнце, что тоже казалось личной заслугой заведующей отделом культуры.

В рамках Дня города мы решили попробовать организовать сбор средств на возрождение костела и хоть немного привлечь внимание жителей к вопросу сохранения исторического наследия. Осуществление на практике великого принципа «с миру по нитке» проводилось в трех районах города. Елена Григорьевна организовала вазы для денег и расставила «сборщиков», Нина Александровна – передала архивные фотографии костела, Михаил Иванович – парочку комсомольцев на сбор средств, а я взял на работе отгул, у Елены Григорьевны – вазу, у Нины Александровны – фотографии и занял место в городском парке. Денег собрали около двухсот рублей. Хорошо, но мало…

В это время пришло известие, что на металлургический комбинат назначен новый директор, некто Борисов.

Куда бы ни шел лунной ночью, какую дорогу ни выбрал, небесная спутница Земли серебряной монеткой катится вслед одинокому пешеходу, холодновато держа неизменную дистанцию – то не давая приблизиться к себе, то не отставая ни на шаг. И ни спрятаться, ни сделать вид, будто не замечаешь свою недосягаемую попутчицу.

С какой стороны мы не подходили к проблеме восстановления костела, неизбежно где-то рядом маячила Дзержинка – ее не обойдешь и без нее не обойдешься.

О Борисове уже говорили, и говорили разное. В концентрированной форме все сводилось к фразе: себя не забывает, но и другим жить дает, даже церкви помогает. Поднимаясь в приемную Борисова, я встретил знакомую журналистку Ирину Ходорич, с которой поддерживал хорошие отношения еще со школы.

– Ира, ты нового директора знаешь?
– Знаю.
– А как зовут его, знаешь?
– Юрий Николаевич. А зачем он тебе?
– Секрет фирмы. А что он за мужик, ничего?
– Ой, Саня… – Рассмеялась она, но внезапно ее лицо приняло чрезвычайно серьезное и деловое такое выражение, и она помчалась вниз по лестнице, будто увидела министра черной металлургии и решила взять у него интервью.
– Кому тут директор нужен? – раздался сверху веселый голос, и, подняв голову, я увидел улыбающееся, ироничное, круглое лицо, принадлежащее немолодому, подтянутому человеку выше среднего роста, в костюме и без галстука.
– Мне! А вы директор?
– Директор-директор, – сказал он и прошел мимо.
– Юрий Николаевич, вы не уделите мне несколько минут, я депутат горсовета и мне очень нужно с вами поговорить.
– Если очень нужно, то поговорим.
– Дело вот в чем…
– Знаете, я иду в столовую, у директоров тоже есть перерыв на обед. После перерыва жду у себя в кабинете.

В приемной директора и стал проверять, в той ли последовательности лежат фотографии костела, в какой я хотел предъявить их Борисову. Это казалось очень важным – вначале показать одни фотографии, потом другие, и хотя я, прежде чем идти сюда, десять раз все перепроверил, и фотографии никак не могли поменяться в конверте местами, все-таки еще раз проглядел снимки. Береженного Бог бережет.

Борисов появился минут через сорок, когда приемная почти заполнилась посетителями, просителями, ходоками, подчиненными. Кивнув мне головой, директор зашел в кабинет, и я последовал вслед за ним. В огромном кабинете, уставленном прекрасной офисной мебелью, с портретом Дзержинского и схемой комбината во всю стену, я почувствовал себя не очень уютно, но отступать уже было поздно.

– Садитесь, – сказал Борисов, закуривая сигарету «Мальборо», жуткий дефицит по тому времени.

Сев и облокотившись на спинку кресла, я почувствовал, что она отодвигается куда-то назад. Я непроизвольно развалился и принял не соответствующую моменту позу. Испугавшись, что меня неправильно поймут, рывком занял более подобающее вертикальное положение, и тут же спинка чудо-кресла послушно подъехала мне под лопатки. Положительно, трудно начинать разговор в такой обстановке!

– Я слушаю.
– Юрий Николаевич, чтобы не отнимать у вас много времени, взгляните на эти фотографии, а я буду рассказывать.
– Н-да! Наворотили! – Присвистнул Борисов, разглядывая снимки. – Но кто вам сказал, что я буду вкладывать деньги в костел?

О, начало не предвещало ничего хорошего!

– Исторически – это костел наш, заводской. И должна же быть какая-то преемственность в действиях руководства. Вот ваш предшественник…
– Не убедительно…

«Эх, турок, напрасно о предшественнике заговорил, – подумал я, – теперь все пропало».

– Ну, извините. – И засовывая в конверт фотографии, поднялся с кресла, намереваясь уходить.

Однако такой исход событий чем-то не устраивал и директора. Может быть тем, что я оказался не просителем с улицы, а депутатом-металлургом, то есть, человеком своим, комбинатовским. И уяснив, что по производственной линии, я являюсь его подчиненным, к тому же лет на двадцать его моложе, Борисов тут же перешел на «ты».

– Да погоди ты, не уходи. Дай подумать. Я не сказал, что буду вкладывать деньги в костел, но я и не говорил, что не буду их вкладывать. Приходи в среду, посмотрим на твой костел.

Кажется, это называется контрастный душ?

В среду Борисов опять был у себя, и мне удалось к нему попасть. Мне везло невероятно. В дальнейшем, когда ДМК оказывал реальную неоценимую помощь костелу, и возникала необходимость увидеть директора, мы иногда месяцами не могли «поймать» Юрия Николаевича. А в среду, часов в одиннадцать утра, мы с Борисовым пошли в костел. То, что не складывалось в слова и аргументы в директорском кабинете, выразил сам костел. Наверное, он еще жив, подумал я. На месте преступления Борисов как-то помрачнел, он ходил и глядел на стены и окна, проломы в башнях и телевизионную антенну, торчащую оттуда, пресловутую пристройку к костелу и горы мусора вокруг. Пресытившись увиденным, Юрий Николаевич обратился ко мне:

– Я немного строитель и на глазок ремонт обойдется не менее чем в пять миллионов рублей за пять лет. Но не деньги главное, здесь нужен очень большой энтузиазм.
– Но он есть…
– Ну-ну.

Помолчав, Борисов продолжал.

– План ремонта должен быть таким. Вначале делать наружную часть, снять образцы пластинчатой чешуи с костела и по ним сделать необходимое количество из оцинкованного железа.
– Но где же его взять?
– Этого добра у нас хватает. Потом или даже одновременно можно начинать ремонт внутри здания, разбирать перегородки, этажи и в последнюю очередь убрать пристройку. За внутреннюю отделку пока не говорю. Привести в порядок площадь перед костелом я готов хоть сейчас – технику дам – но чтобы это было в каком-то комплексе действий.
– Что вы имеете в виду?
– Для кого я буду убирать это дерьмо, для них? – и Борисов обвел глазами двор. – Для ДОСААФов, вулканизаторщиков, и кто тут еще окопался. Да они опять за два месяца так здесь насрут, прости Господи, не расхлебаешься. Выгоняйте их, определитесь с хозяином, и начнем деловой разговор. А я помогу. Много пока не обещаю, но тысяч сто в год дам.

И добавил:

– А что вы думаете потом делать с костелом?
– Пока планы такие, – сказал я, – вначале хотели восстановить его как храм, но нет католиков, поэтому сейчас считаем, что здесь может быть зал органной музыки, такой культурно-духовный центр.
– Орган я вам куплю, это не проблема. Но кто будет хозяином всего этого хозяйства?
– Откровенно говоря, мы пока не определились, думали, отдел культуры горисполкома, но…
– Да, бюджетчики такую махину не потянут. А какими вы располагаете средствами?
– Вот собрали двести рублей на Дне города…

Борисов поперхнулся и весело посмотрел в мою сторону.

– … но надеемся на помощь предприятий. Адвентисты вот пообещали пятьдесят тысяч.
– Что такое пятьдесят тысяч? За пятьдесят тысяч вы только сломаете пристройку с учетом последующей продажи кирпичей.
– И еще мы готовим документы для признания костела памятником архитектуры, а в этом случае можно рассчитывать, что треть необходимых средств выделит общество охраны памятников.
– Ага, жди. Возьмут и выделят. А сколько это «треть», вы знаете?
– Я отправил депутатский запрос в облисполком с просьбой прислать специалистов для определения стоимости ремонта.
– Специалисты! Пока они приедут, три года пройдет, обратись к нашим сметчикам – пусть составят смету. Это уже будет документ. И для меня, и для общества охраны. Желаю успеха.

Поколебавшись, стрелка весов сдвинулась с мертвой точки. Что-то дрогнуло внутри и изменилось вокруг. Может, это облегченно вздохнул костел, впервые за последние шестьдесят лет? Кажется, и небо чуть посветлело, так, самую малость. В голову полезли всякие мысли, какой-то оптимистический абсурд.

………

– Думаешь, он тебе что-нибудь даст? – говорили цеховые ребята в заводской столовой, когда я рассказал им о визите к директору. – Да ты посмотри на любого начальника, все они одинаковы. Ворюги! Только себе и тащат.
– Посмотрим, – отвечал я, не желая сглазить и ввязываться в дискуссию. Уж больно много примеров, подтверждающих правоту моих товарищей, стояло перед глазами.

Реакция директора музея истории города оказалась иной, нежели у моих друзей-заводчан, но я бы не сказал, что прямо противоположной.

– Александр Юльевич! Мы пока не знаем, Борисов человек слова или нет, но в любом случае необходимо еще раз встретится с ним, подписать нечто вроде протокола о намерениях, и попросить Борисова перевести деньги на счет восстановления костела.

Нина Александровна набрала номер секретаря Борисова и, – о чудо! – ее соединили с генеральным директором.

– Он нас ждет в четыре часа, – сказала Цыганок, кладя трубку.

В приемной директора сидели люди.

– К Юрию Николаевичу можно? – спросила Цыганок у секретаря. – Нам назначено на четыре.
– Ожидайте, вас вызовут.

Но Нина Александровна рвалась в бой, и, когда очередной посетитель выходил из директорского кабинета, попыталась проскользнуть в образовавшуюся щель.

– Женщина, вы куда? – остановил ее решительный голос.
– Нам директор назначил на четыре, а уже пятнадцать минут пятого! – отбивалась Нина Александровна.
– Я вам говорю, ожидайте. И не стойте у двери, раздевайтесь и садитесь, вас вызовут.

Нина Александровна нехотя подчинилась, и мы стали ожидать своей очереди. Сколько времени мне еще предстояло провести под разными руководящими кабинетами!

Наконец мы попали в знакомые мне апартаменты. Памятуя о коварных свойствах здешних кресел, я сел на самый краешек и застыл в унтер-офицерской позе, предоставляя Нине Александровне инициативу разговора. Она, применяя свою тактику пленения директора, начала с подарка – вручила Борисову книгу «Музей истории г. Днепродзержинска».

Борисов улыбался, шутил, его глаза превращались в две щелочки, от своих слов по оказанию помощи костелу он не отказывался, но названную ранее сумму помощи снизил до пятидесяти тысяч. А когда Цыганок намекнула, что неплохо бы перевести эти деньги на счет отдела культуры, вдруг стал удивительно похож на генерального директора «Азота». Близнецы и только!

– Вы пришли ко мне с голыми руками, никакой конкретики. Сможете ли вы употребить сейчас деньги для пользы дела? Нет, не сможете. Зачем же их зря переводить? Работайте.

В следующий выходной я выслушивал Васильева.

– Борисов мужик толковый, правильно все сказал. Но если мы ему смету принесем – другое дело.

Михаил Иванович закрутил диск телефона, дозваниваясь до сметного отдела ДМК.

– Машенька, у меня к тебе просьба. У нас есть католическая церковь, знаешь? Нет, католическая. Костел. Да, костел. Надо составить смету на его ремонт, сделаешь? Сейчас к тебе наш депутат придет, он все расскажет.

Разыскав сметный отдел, я выяснил, что теперь надо просить смотрителя зданий и сооружений обследовать костел, и на основании его данных уже составлять смету. Боже, в какие дебри я влезал! Ничто не давалось просто так, и любой шаг сопровождался новыми проблемами, встречами, затратами времени и новым ожиданием. Разговор с Борисовым всё дальше уходил в историю, теряя четкость и реальность, с будущим хозяином костела никак не определялось, смета всё не составлялась, а идти к директору просто так – поболтать – было просто не серьезно. По поручению инициативной группы Нина Александровна даже поместила объявление в газете «Дзержинец» под названием «Кто станет владельцем костела?»

«Если кто-то проявит гражданское мужество и добровольно возьмет на себя кропотливое дело реставрации костела с тем, чтобы потом эксплуатировать его соответственно своих планов, просим сообщить об этом в отдел культуры горисполкома».

Однако никто почему-то не спешил проявлять гражданское мужество и добровольно в отдел культуры не звонил. Наконец сметчики виновато сообщили Васильеву, что смета готова, но что-то в ней не то. Забрав смету и взглянув на ее резюме, я не поверил своим глазам. По расчетам выходило, что ремонт костела обойдется в… 37 тысяч рублей, а с учетом максимальных повышающих коэффициентов – около 70 тысяч.

– Мы понимаем, что сумма должна быть, как минимум, миллион, но что нам дали, то мы и посчитали.
– Я вроде бы все учитывал правильно, – возражал смотритель зданий, – может, это они так посчитали? Ну, будет время, еще раз схожу в костел.

Однако…

Продолжение книги, главы 13-16