“Жизнь. Смерть. Воскресение”. А.Слоневский. Часть I. Главы 13-16

Поділитись:
WhatsApp
Viber

Книга известного днепродзержинского историка и краеведа Александра Слоневского. Продолжение – главы 13-16, части первой.

Начало книги про костел св. Николая (Днепродзержинск)

Глава 13. История любви

В числе дворян, проживающих в селе Каменское и являющихся прихожанами костела, была одна супружеская пара – Игнатий и Софья Ясюковичи. Игнатий Казимирович Ясюкович, дальний родственник «железного короля» Игнатия Игнатьевича Ясюковича, появился в Каменском в октябре 1907 года. До этого он учился в Львовском политехникуме, а еще раньше – в Императорском Московском Университете на физико-математическом факультете, окончив перед этим 2-ю Виленскую гимназию в 1897 году. А родился Игнатий Ясюкович в 1879 году и являлся одним из наследников родового имения Дубники на Литве.

В 1905 году Игнатий Ясюкович обручился с Софьей Ягельской, своей будущей женой, чувство любви к которой он трепетно нес через всю жизнь, переживая восторг, разочарование и страдание. Софья Ясюкович, в девичестве Ягельская, также любила своего Игнацио, но чувство ее было более спокойно, а иногда более расчетливо.

После июньских, 1905 года событий в Польше, когда во время демонстрации на улицах Лодзи пролилась кровь, в октябре в Королевстве Польском была организована стачка. Русский царь Николай Второй ввел в Польше военное положение. Планы Игнатия Ясюковича относительно своей работы и карьеры на родине изменились. Он подал прошение императору Николаю Александровичу о принятии его вольноопределяющимся в 106-й пехотный Уфимский полк, на что командир Уфимского полка дал ответ, что его высокоблагородие Игнатий Ясюкович «не может быть принят на службу… ввиду болезни, найденной у него при освидетельствовании в полку». Найденной болезнью оказалось функциональное расстройство сердечной деятельности, и Игнатий Ясюкович, подталкиваемый обстоятельствами, принимает решение обосноваться на Днепровском заводе в селе Каменское, которое он так никогда и не полюбил.

Игнатий и Софья часто бывали в разлуке и так же часто они писали друг другу. Он – чаще и восторженней, она – реже и спокойнее. Итак, выслушаем слово по-разному любящих людей, которое мы, наверное, не имели право слушать*.

В Варшаву ув. Софье Ягельской
2/11 -1905 г. Дубники
Это 22-я открытка после 2-хмесячного перерыва.
Страшно грустные вести доходят из Королевства: из уст вырываются проклятья, руки сжимаются в кулаки и… не остается ничего больше, как только повторять: «терпения! терпения!» А если оно исчезнет? Все плохо складывается: мои планы – Варшава и т.д. 
Грустно мне, пани, когда, несмотря на прочие нефортунные обстоятельства, я уже готов был ехать в Варшаву, как вдруг призрак, стоящий передо мною, замораживает меня июньским льдом. Но хватит! До следующей открытки я, возможно, забуду июньские события, оставлю все и выеду.
Игн.

Львов, 2 июня 1906 года
Моя единственная! Так долго ждал твое письмо, дорогая Зосенька! Разве не могу, разве не должен быть ревнивым к своей наилюбимейшей! Моя единственная радость, какую имею здесь, это письма – такие добрые, такие любимые, из которых черпаю и наслаждение, и спокойствие, и веру в наше светлое будущее.
Игн.

Львов, суббота 1декабря 1906 года
Любимая моя! У меня есть три вида дней – счастья; тоски и беспокойства; и грусти. Это дни, когда приходят твои письма ко мне, когда их ожидаю, и когда ожидаю, но не приходят. Сегодня – день счастья. Как дороги мне твои письма, Зосечка, написанные в форме дневника, пиши так и дальше, мое золотко, ревновать буду ко дню, в который ничего не впишешь.
Игнац.

В Скерницы, Варшавской губернии
8/12 октября 1907г. понедельник,
10 часов утра, Каменское
Приступаю к работе… Скорее бы мы были вместе. В Киеве не было солидного интереса – к тому же угнетающая холера тоже не привлекала. Итак, начнем здесь.
Игн.

Каменское, среда 10/23 октября 1907 года.
Трудно мне было решиться на Каменское, хотел в Киев, но интересы той Киевской фабрики фатальны. Там хозяйничают евреи, взаимоотношения напрасны, очень просто можно было оказаться на асфальте. Здесь фабрика солидная, сидеть в ней можно, сколько хочешь, а уйти отсюда легче, чем с Киевской фабрики машин. Здешние инженеры хорошей марки – востребованы и выходят на хорошие должности, поэтому также молодые инженеры здесь так сильны. Фабричное жилье надо ожидать; начну здесь продвижение, это будет быстро. Моя сладенькая, мы здесь не будем долго, будем сразу стараться, чтобы при первой возможности выехать. Моя дорогая, здесь есть будущее и можно сделать карьеру, но мы не будем ожидать этого, правда, Зосик, мой дорогой? Люди здесь – это все карьеристы, убивают здоровье, жизнь в погоне за грошом, деньги – для них все.
Со вчерашнего дня живу на Нижней колонии у кузенов, где у меня маленькая комнатка. Ищу жилье для нас, есть два варианта.
Игн.

Каменское, 14/27 октября 1907 года
Сегодня вышло первое объявление о нашем венчании. Большой красивый костел был переполнен. Дивный, прекрасный день, теплый, тихий и солнечный, и из фабрики меньше сегодня доносится лязг; и дым не докучает. Скольким, однако, людям эта фабрика дает жизнь – парафия Каменского насчитывает 9000 человек (поляков!). Можно здесь совсем не знать русского языка. До сих пор получил лишь одно письмо и открытку… мало.
Игн.

Каменское, среда 31/10 – 13/11 1907 года
А знаешь, на фабрике почти не ведутся работы, некоторые отделения простаивают, в нашем прокатном цехе работы тоже очень мало. Производятся рельсы в Индию, англичанам, в Италию и Австралию – на них и прибыли иметь не будут, но хотят не увольнять работников, а продержаться тяжелое время. Нас, Зосенька, не уберут отсюда, т.к. плечи Болеховского надежны.
Игн.

Каменское, 12/25 ноября 1907 года
Сообщаю о пятнадцатом декабря, да? Наверняка? Разрешение получить будет не трудно, а конец это адвента или начало, значения не имеет при получении разрешения. Декан не имеет никакого права дать брак в адвент, нужно обратиться к архиепископу, но это просто формальность* Никого уже не грызет мысль, что могут закрыться некоторые отделения фабрики. Это были слухи и только, нам ничего не грозит.
Игн.

Каменское, 16/29 ноября 1907, пятница
Утешался нашими надеждами, идя с Тритузной. Но на мгновение, таки, печаль меня одолела, что сюда, в чужую землю, загнала судьба. Гостями только должны оставаться на этих пустых степях. Вернуться! Вернуться хочу отсюда. Не знал первое время, что эти места связаны с семьей моей матери, как-то расскажу тебе. Долго тянутся часы в конторе, зависит это, в конце концов, от той работы, которую имею. Иногда вижу, как мало знаний дает львовская политехника. Получаю иногда работу и абсолютно не знаю, как к ней подступиться, и стыдно в этом признаться. Беру тогда книги, и в них ищу подсказки. Медленно познаю фабрику, но всегда вызывает она во мне отвращение и, может, страх иногда. Мою самую красивую целую в глазки.
И.

18/31 ноября 1907. Каменское
Зо!
Был на венчании в костеле. Сегодняшняя открытка к тебе представляет собой вид с башни костела на часть больницы и фабричной школы, которую посещают 2000 детей. Кроме того, есть мужская и женская гимназии, открытые в этом году и имеющие уже по четыре класса – столько учится здесь молодежи! Недолго ждать, и откроют здесь университет, так быстро растет Каменское.
Игнатий

21/11-4/12 1907. Каменское
Милая, дорогая, единственная!
Зосенька моя, позади уже почти два года, как мы обручены, ты была вымечтанной нареченной, сколько ты дала доказательств своей любви! Читал твое последнее письмо… оно повергло меня в дрожь, чувствовал из него, что ты принадлежишь мне полностью. Эта мысль приносит мне такое наслаждение, вижу тогда и глаза, и сладкие губы твои, чувствую жар поцелуев. И дрожь, полная наслаждения, охватывает меня.
Здесь, в наших комнатах, владелица дома Неймицова выдала счастливо четырех своих дочерей замуж, счастливая квартира!
Игнац.

ОБЪЯВЛЕНИЕ О ВЕНЧАНИИ
В воскресенье 15 декабря 1907 года в 6 вечера в каплице Сердца Иисусового в Скерницах произойдет обряд венчания госпожи Ядвиги Софии Ягельской с господином Игнацием Ясюковичем.

В Скерницы Варшавской губернии
Вельможной Софье Ясюкович
Каменское, понедельник 21/7 – 3/8 1908 г.

Любить – это страдать! Зосечка, я страдаю, потому что люблю… люблю тебя, моя маленькая… и хочу иметь такое страдание… Потому что потом эти страдания кажутся так ничтожны в сравнении с тем счастьем, какое может дать лишь любовь. Зосенька, та минута, когда после долгой разлуки, губы опять встретятся с губами… Необыкновенно прекрасное мгновение… помнишь, Зосенька? Нахлынул целый рой наших воспоминаний… закрываю глаза, Зосенька. О, если бы мог обнять тебя, ощутить твое тепло. Скажи, или это не божественные, несравнимые ни с чем минуты…

Сегодня, Котик, пришел ответ Сундгрена – мне назначили 90 рублей… мало, котик золотой, теперь будем иметь, но как-то выкрутимся. Мы – магнаты… Твои глазки… твои губки… чудесные, дорогие, они мне дают счастье… Если бы мог заключить тебя в объятья!
Вторник. Я счастлив! Что люблю и любим… ибо имею такую чудесную, золотую кошечку, такую дорогую женушку возлюбленную. Не могу себе представить, что через каких-то три недели буду обладать тобою, кажется это каким-то недостижимым счастьем… при воспоминании о котором меня пронизывает прекрасная дрожь.
Игнаций

Каменское, вторник 27/04-10/05 1910 г.
Вчера приехал Ясюкович, сегодня в клубе вечеринка, на которой должны появиться Ясюкович с женой и Вильговые (то есть супруги Вильга – Ян и Мария, сестра директора-распорядителя – авт.). Колеблюсь, не пойти ли и мне, но решил сидеть дома, что мне принесет участие, разве что целование рук дамам? В конце концов, если кто из них хотел бы меня видеть, могли бы и пригласить меня, правда, Зосенька?
Игн.

В Варшаву ув. С. Ягельской
Каменское, пятница 7/10 мая 1910 г.
Зосечка, самая дорогая!
Моя женуся немного попробовала Варшавы, правда? Забывала, может временами, что имеешь мужа, что имеешь сына, правда? Казалось тебе минутами, что ты девушка, как давней весной, а мысли о нас были тебе неприятны тогда?

Живу, как волк – возвращаюсь с конторы, после ужина иду на час на прогулку, потом возвращаюсь и читаю. Столько нужно прочесть, но не хватает времени, ложусь уже около двенадцати… Никуда не хожу, т.к. нет желания, ни в клуб почитать газеты, ни в сад при клубе, где уже играет музыка. Еще домов не начали строить, а уже составляются заявки на квартиры, их будет восемь в двух новых домах; один дом в четыре квартиры по пять комнат, а второй – четыре квартиры по шесть комнат. Имеют виды на эти дома разные начальники… Со вчерашнего дня так нахмарило, что не можем наблюдать за кометой, которая должна быть видна вечерами.
Игн.

Каменское, пятница 1/14 октября 1910
Сегодня вечером должен приехать Ясюкович, так мне не хочется идти на этот ужин в его честь, это потянет только расход, а в результате ничего с этого не будет. Это будет стоить около 10 рублей, может фабрика вернет эти деньги? Зосечка! Какая тут серая жизнь! Каждый день то же самое, толкаешь тачку перед собой! Как бы хорошо было отсюда вырваться!
Суббота. Сегодня состоится вечеринка с холодной закуской. Иду, чтобы потом не навредить себе. От женушки два дня не было писем!
Игн.

Из Варшавы в Каменское
среда 22/5 октября 1910 г.
Жду каждого письма, как спасения.
Пиши.
Софья

Каменское, 14/27 мая 1911 г., суббота.
Любимая Зойка!
Та тишина и покой, которые воцарились вокруг (после вашего отъезда на Кавказ) мне дали возможность поразмыслить над прошедшими последними годами… Грустно мне признаться, что иначе мечталось, иной жизни ожидал и иначе эта жизнь складывается. Нужно этому положить конец, помоги мне. Зоха, так дальше не должно быть, нужно подняться выше, нужно поднять голову вверх, в небо. Если всю жизнь нельзя витать в облаках, то, Зоха, идя обыденной дорогой жизни, не должны идти с опущенной головой…
Знаю, что отношения, в каких мы здесь находились, являются исключительно неприязненными и тяжелыми, но с момента нашего выезда отсюда отношения эти изменятся. Зоха! Пойдем дальше через жизнь иначе, сделаем эту жизнь лучше, благородней, чтобы не пришлось краснеть за свое прошлое. Целую тебя в лапки.
Твой Игн.

Каменское, 9 июня 1911 года.
Железноводск, Ее высокородию Софии Ясюкович.
Буду, Зоська, ждать вас в Запорожье в 6 вечера в субботу 2 июля, а через неделю, т.е. 9 июля этим самым поездом выедем из Каменского. Возвращайтесь здоровыми и в хорошем настроении.
Игнаций

И они покинули Каменское 9 июля 1911 года.

Глава 14. Человек другой эпохи

Одним из первых, кто начал мне рассказывать о костеле, был директор Народного музея ДМК М. Васильев.

– Я его помню! Хотя сколько мне там было, лет восемь, наверное… Просто непередаваемо, такая красота… Но лучше, Саша, если бы ты расспросил о костеле у Кушковского, вот кто его помнит! Только учти, если ты ему не понравишься, он и разговаривать не станет, гордый старик.

И однажды около заводоуправления Михаил Иванович остановил суховатого, седого, чуть сгорбленного человека.

– Генрих Александрович!
– Да. – Сдержанно ответил тот.

Обычно Васильев, скептический и ироничный, с высоты своего возраста и жизненного опыта несколько снисходительно разговаривал с людьми. Но сейчас перед ним стоял некто, кто был старше и выше его и по возрасту и, возможно, по жизненному опыту.

– Здравствуйте, Генрих Александрович, как поживаете?
– Ничего, спасибо.

От Кушковского, а это был он, веяло забытым у нас благородством и чувством собственного достоинства. Почему-то вспомнились мои двоюродные деды Александр и Бронислав Кальвасинские. Что-то неуловимо общее было у них с этим почти девяностолетним человеком.

Васильев представил меня Кушковскому, и когда я сказал, что по материнской линии веду свой род от первых колонистов Каменского – Кальвасинских и Бухманов – он с каким-то странным вниманием взглянул в мою сторону. Я предложил встретиться, и Кушковский пригласил меня домой. Мне повезло. Представитель самого старшего поколения днепродзержинцев-каменчан, он видел римско-католический костел в пору его расцвета. Генрих Александрович, человек сам во многих отношениях удивительный, живое олицетворение истории нашего города.

– Помню ли я костел? О, он стоит у меня перед глазами!

И Генрих Александрович будто проводит меня по прекрасному храму, ключ от которого хранится в глубинах его ясной памяти.

– А жизнь какая была тогда, эх… Наш город даже Золотым Рогом хотели назвать, а передумали. Мы жили на Нижней колонии, и я мальчишкой бегал через Верхнюю колонию в лютеранскую школу. Тогда на Верхней колонии не было так грязно, как сейчас. На месте властей, я бы вызвал милицию и заставил хозяев поубирать хотя бы под окнами. Хорошо жили до революции. Людям верили на слово. Пошли мы с матушкой в магазин, меня там одели с ног до головы, и хотя в том магазине не было шапок и обуви, послали приказчика в соседний магазин, и он принес мне и то и другое. Шапка оказалась велика и приказчик вторично, без всякого недовольства, пошел в тот магазин и принес вторую шапку. У нас не хватило денег на всю покупку. И хозяин говорит: «Ну, ничего, не переживайте, будут деньги – принесете!» Матушка отвечает: «Ну, запишите хотя бы нашу фамилию». «Нет, нет, не надо, – отвечает хозяин, – я вам верю, я вижу, вы порядочная женщина».

Все это для меня безумно интересно, но я осторожно пытаюсь навести мысли Кушковского именно на костел.

– Да, после входных дверей и тамбура, через вторые стеклянные двери вы попадали в сам костел. Справа и слева от входа стояли исповедальни для мужчин и женщин. Человек входил в исповедальню и через окошечко разговаривал с ксендзом. С потолка свисала огромная люстра с множеством свечей, стены раскрашены такими голубыми линиями-волнами. Знаете, молодой человек, я собираюсь на листе ватмана изобразить, что и как располагалось в костеле.
– А как назывался наш костел, не помните?
– Как это не помню? Костел святого Николая. На стене главного алтаря висело распятие, стояли деревянные фигуры в рост человека, а к потолку была подвешена стеклянная звездочка, диаметром с полметра, в ней все время горела лампочка. Алтарь отделялся от зала барьерчиком и двухстворчатой калиткой, а перед ним слева у стены, стоял треугольный столик, а на нем белая статуэтка Матери Божьей. Такая красивая! Говорят, ее немцы увезли в Германию при отступлении. Ну, не знаю.

Я сижу и не перестаю удивляться цепкой памяти Генриха Кушковского и ужасно боюсь забыть что-нибудь из того, что говорит мне этот удивительный человек.

– В правом малом алтаре висела икона – Пан Езус с нарисованным сердцем и такая же метра два высотой икона Матки Боскей висела в левом алтаре. Наверху располагались хоры, здесь же стоял и орган. В начале в хоре пели мужчины, а потом только женщины. Где-то в тридцать седьмом их почти всех арестовали. В Каменском было много чехов, они играли в духовом оркестре, и этот оркестр играл на особо торжественных службах. Молодой человек, а вы понимаете по-польски?

Я утвердительно кивнул головой.

– А еще в костеле висела белая мраморная плита с надписью, что этот костел построил Ясюкевич. Если б вы знали, какие тогда жили люди, и какой был порядок! Ясюкевич, Храповицкий, Макомаский… Уже много времени прошло после революции, будь она трижды неладна, когда коммунисты пришли к власти, а мы на заводе помнили их всех, а в особенности Ясюкевича. При костеле был комитет помощи бедным, его возглавлял Храповицкий, главный счетовод фабрики, и когда умерла его молодая красавица-жена, ее положили в нижний костел или покойницкую, в большом подвале костела. Она лежала там двое или трое суток в гробу со специальным стеклянным окошечком, чтобы можно было посмотреть на лицо покойницы. И меня моя матушка поднимала к окошечку, чтобы я мог посмотреть на Храповицкую. 
– Генрих Александрович! А не могли бы вы припомнить имена католиков, которых можно пригласить в костел, и где они живут?
– Отчего же, конечно можно. Я молю Бога, чтобы власти восстановили и отдали полякам костел, вы бы видели, какой он был раньше!

И девяностолетний Генрих Кушковский начал называть фамилии. Вместе с «моими» католиками набралось около двух десятков имен, и все было бы хорошо, если бы у Генриха Александровича не происходило некоторое смещение масштаба времени.

– Вот еще вспомнил, – говорил он, – Барон, как же его зовут, ах, – вылетело из памяти. В последний раз я его видел, кажется в тридцать шестом году.
– Или сестры… сестры… ну, они еще жили на Песках… Помните, когда открывали каплицу… что, не помните? Еще на свете не было? А сколько же вам, молодой человек, лет, что вы ничего не помните?

Кушковский достал фотографии дореволюционного Каменского и вырезки из тогдашних газет. Становится грустно. Нам, привыкшим считать царскую Россию тюрьмой народов, не так-то легко свыкнуться с мыслью, что мы являемся самыми настоящими варварами, тупиковой ветвью истории по отношению к тому времени, той культуре и тем людям. Один из них, как пришелец из прошлого, передо мной.

– Я сам хотел писать Папе Римскому, чтобы помог с восстановлением костела, но от чьего имени писать? Почти все мои сверстники поумирали, а кому он, кроме нас, нужен?

Говорят, что имеем – не храним, потерявши – плачем. А мы не храним, но и не плачем, потому что не знаем, что потеряли. Так легче, почти хорошо.

Генрих Александрович показывает карандашный рисунок, изображающий пристань на Днепре, сделанный им в мае 1926 года. Подумать только – в 1926 году! А ему уже было двадцать пять.

– Вот, молодой человек, номера чертежей костела, найденные мной в архиве завода. Возьмите, может быть, когда-нибудь пригодятся. В свое время я потратил немало сил на их розыски… До революции в костеле было три ксендза. Настоятель жил в плебане, другой ксендз в доме на Верхней колонии, а третий уже не помню, где. У меня было свое любимое место в костеле, недалеко от восьмигранной амвоны. Теперь ничего этого нет, эх…

А вот опять фотографии. И я слышу рассказ Кушковского, как он делал «двойной шарталь-морталь», будучи вратарем футбольной команды города и как на Фонтанке в Ленинграде ему не хватило каких-то ста метров, чтобы стать чемпионом страны в гонках на байдарках. Он смотрит на лица своих друзей молодости: этот репрессирован и этот репрессирован, этот умер от голода, а этот застрелился из страха перед арестом.

– В тридцатые годы жить стало очень страшно. Что коммунисты с нами сделали! Ой, поляков много забирали. В магазинах тогда не было пусто, но жить стало страшно, каждый ждал, что придут и за ним. Идешь с работы, а внутри мысль – дома уже ждут. Или ночью заберут, или под утро. День прожил и, слава Богу, и так, в страхе и ужасе, многие годы.

Мне почему-то стыдно и не хочется говорить, что я – коммунист. Хотя почему я связал свою принадлежность к партии и репрессированных друзей Кушковского?

– А вот это ваш дедушка, – показывает он мне групповое фото, – мы с ним дружили.

Господи, а я и не знал! Как, к стыду своему, не узнал собственного деда, хотя какой он тут дед… Его расстреляли в тридцать восьмом, когда он был на год моложе меня. История сделала очередной шарталь-морталь, и я, спустя два поколения, смотрю на фотографию, смутно угадывая свои черты в этом молодом парне.

Мне хочется сказать Генриху Александровичу, другу моего деда, что-нибудь хорошее и ободряющее, и я желаю ему здоровья. Мне больше нечего ему сказать. И что я могу пожелать еще?

Глава 15. Апофеоз

Восьмого сентября 1913 года Каменское торжественно, шумно и весело собиралось отметить 25-летний юбилей Днепровского завода и деятельности его директора-распорядителя Игнатия Игнатьевича Ясюковича.

Пятого сентября с курьерским поездом прибыла в Каменское супруга директора-распорядителя ЮРДМО госпожа Бронислава Генриховна Ясюкович.

«Отклики жизни» начали печатать подробную программу празднования, в которой предусматривался молебен в церкви, собрание в Народной аудитории, исполнение оркестром Русского Народного Гимна, Бельгийского Народного Гимна и Юбилейной увертюры. Далее должно было состояться чтение адресов и приветствий, в том числе от всех служащих Общества (на французском языке), от служащих Правления и Днепровского завода, сообщение, что служащими Днепровского Общества собран капитал в 120 тысяч рублей для учреждения стипендии имени И. И. Ясюковича.

Программа народного гуляния включала в себя музыку оркестра общества «Эхо» и полет на воздушном шаре. Сотрудник Каменской газеты писал: «Сегодня в 4 с половиной часа пополудни в парке Народной аудитории совершит полет на воздушном шаре «Монгольфьер» на высоту в две версты знаменитый летчик Варшавы г. Шиманский, летавший с большим успехом в Гродно, Подольске, Варшаве и других городах России. Полет обещает быть очень интересным».

Кроме того, на открытых сценах с 6-7 вечера должны были выступать гимнасты на трапециях, два босяка-куплетиста, семья флейтистов из семи человек, музыкант-эксцентрик, фокусник, а также силач-атлет с тяжестями. В 8-10 вечера Кинематограф предлагал каменчанам пате-журналь, видовой фильм, драму, комедию. В 10-11 вечера гулянья должны были завершиться фейерверком: солнце, фонтаны, ракеты, римские свечи, бураки в бомбе и просто выстрелы. Предполагалось выдать всем рабочим Завода по два билета для каждого, но не более десяти тысяч билетов.

Вот как описывал этот праздничный сентябрьский день корреспондент газеты «Отклики жизни».

Великолепная погода. Природа как бы сама приветствует нас и хочет праздновать вместе с нами. С самого раннего утра заметно на улице движение празднично убранной публики. Сегодня все стремится к общему торжеству, и народ сознает это. Он идет в церковь молиться, а потом – праздновать юбилей того человека, который в течение двадцати пяти лет неустанной работы создал такое громадное дело, приютившее вокруг себя тысячное население. Кроме хлеба, этот человек постарался обеспечить своих рабочих учебными и просветительными учреждениями, где им дают знание и из детей их готовят честных тружеников на пользу стране и всему человечеству.

Звон… и народ с благоговением отправляется в церковь.

Около десяти с половиной часов утра православная церковь наполняется членами правления Южно-Русского Днепровского Металлургического Общества, начальствующими лицами, депутатами и почетными гостями. Ровно в одиннадцать часов настоятель церкви протоирей отец Павел Петров встречает на паперти прибывшего юбиляра И. И. Ясюковича.

Молебен закончился многолетием Государю Императору, Государыне Императрице и всему Царствующему Дому, после чего было провозглашено многолетие юбиляру. Из церкви все депутаты и почетные гости во главе с Ясюковичем отправились в Народную аудиторию, где были встречены маршем оркестра общества «Эхо». Растроганный юбиляр благодарил всех депутатов, целуя каждого. Депутаты огласили приветственные адреса.

От служащих завода: В течение 25 лет Вы нам были не только олицетворением власти, но и учителем, не столько наставником, но и отцом.

От православного прихода: Вы неустанно шли навстречу высшим запросам духа Ваших многочисленных служащих и рабочих… Высшим делом проявления этих забот и попечений является устройство Вами Храма во имя Святителя Чудотворца Николая. В сегодняшний многозначительный для Днепровского завода день здесь собрались представители железного дела, чтобы суммировать плоды Вашей 25-летней благотворной деятельности на пользу отечественной промышленности и отдать Вам справедливую дань.

Депутация от римско-католического прихода в лице ксендза Долонговского, господ Вуйцика, Залесского, Козловского и Турецкого огласила приветственный адрес:

Глубокоуважаемый юбиляр, Игнатий Игнатьевич!
У каждого народа, в каждой стране и семье есть свои торжества и годовщины, посвященные памяти важнейших событий, которые сливаются с их жизнью. Такой торжественный момент празднует сегодня римско-католический приход в селе Каменском. Двадцать пять лет истекает со времени прибытия сюда, на берега Днепра, в поисках труда, группы католиков. Нашедши под Вашим покровительством, глубокоуважаемый Юбиляр, вместе с другими, работающими под Вашим руководством, материальное благосостояние, она нуждалась еще и в нравственном оплоте. Нанятый общими силами в 1889 году молитвенный дом был слишком тесен. Видя, что эта маленькая часовня оказывается недостаточной, Вы, не взирая на то, что были обременены чрезмерными трудами и хлопотами, не забыли дать этой горсти людей, преданных вере предков, то, что им дорого – храм Божий. Вспомните, как радостно встретили они Вашу инициативу постройки костела, сколько чувства благодарности вызвали Вы этим в сердцах людей, для которых храм служит хранилищем и источником утешения и силы в тяжелом труде. Благодаря Вам у нас есть храм, который составляет нашу гордость. Примите же, глубокоуважаемый Юбиляр, от здешнего прихода сердечную благодарность и пожелание, дабы Всевышний даровал Вам здоровье для многолетнего труда на пользу человечества и на Славу Божию.

От общества ревнителей женского образования: С первого дня учреждения в селе Каменском Женской гимназии Вы не переставали интересоваться ее развитием и в трудные минуты поддерживали ее щедрыми пособиями, и только благодаря Вам село Каменское украсилось таким великолепным зданием Женской гимназии.

От каменского сельского общества: Общество крестьян села Каменского прекрасно понимает, кому оно обязано процветанием и ростом своего родного села.

От римско-католического общества пособия бедным в с. Каменское: В эту торжественную и трогательную минуту, мы, представители Католического общества Пособия бедным в Каменском приветствуем Вас, глубокоуважаемый Юбиляр, как лицо, прославившее имя своим умом, трудолюбием и любовью к ближнему. Основанное при Вас и поддерживаемое Вашей щедротой, наше Общество процветает, дает возможность помогать бедному в нужде, сироте в несчастии, а детей воспитывать в приюте и школе. Пусть эти учреждения будут для Вас славой, а для нас прочным памятником нашего сердца, которое способно любить все возвышенное и доброе.
Подписи: Макомаский, Войцеховский, Шоловский, Пострых, Скибинский.

От рабочих Днепровского завода: Оценку Ваших трудов на пользу родной промышленности и общества Вам сделает история металлургического дела.

Оглашаются приветствия от Евангелическо-Лютеранского прихода, от разночинцев села Каменского, крупнейших металлургических заводов России, рудников и копей, директоров предприятий.

Еще долго до начала народного гуляния, но улицы и переулки заполнены народом. Прекрасное впечатление производит Верхняя колония с прилегающими к ней местностями. У зимнего клуба устроен ряд колон, соединенных электричеством и перевитых живыми цветами. Вся колония тщательно убрана цветами и национальными флагами. Особенно приятное впечатление производят только что законченные постройки площади над бассейном, где изрытая канавами и запруженная подводами площадь обратилась в одно из красивейших мест Верхней колонии. С колонии мы проходим в народный парк при аудитории, который с неимоверной быстротой обратился в какое-то царство цветов и тысяч разноцветных электрических лампочек, проведенных в продолжение всего парка. В парке со стороны, прилегающей к Свято-Николаевской церкви, открывается совершенно другой мир. Нам приходится пройти длинную арку, которая представляет собой нечто феерическое. Свет лампочек ослепляет зрение, и бесчисленное множество национальных флагов, развешанных и расставленных по всему парку, высоко и низко, на минуту так ошеломляют, что не хочется верить, что за этим царством зелени и света существует другой обыденный мир.

Заглянем в Яхт-клуб. Роскошно убрано. Среди зелени и света расставлены столы, приготовленные к обеду. И среди этого царства зелени помещен портрет юбиляра – виновника торжества. С удовольствием хочется сказать спасибо тем, кто распорядился устроить этот праздник, который надолго не изгладится из памяти народа. Нескончаемые ленты движущегося народа тянутся со всех сторон к одному месту – к парку Народной аудитории. К четырем часам там такая масса публики, что яблоку, кажется, упасть негде. Вот общее внимание привлекает воздушный шар, который быстро растет и вместе с авиатором поднимается высоко в небо. Авиатор, вися в воздухе, грациозно раскачивается. Глаза всех прикованы к шару, который медленно движется по направлению к заводу. Прошло не больше получаса, как шар спустился настолько низко, что авиатор ударился о крышу дома Смирнова, свалился в бессознательном состоянии на землю и шар потащил его по земле*.

С большим усилием сбежавшиеся освободили его от веревок. Приехавшие из аудитории за авиатором привели его в чувство и доставили в аудиторию.

К вечеру уже невозможно было выбраться из людского течения. Вот зажглись огни и гуляющим представилась дивная картина. Множество разноцветных лампочек горит в воздухе и между ветвями деревьев, вызывая общий восторг и удивление. Масса света и удовольствия, а главное – всюду порядок, спокойствие, как будто все прониклись мыслью и самому получить удовольствие и другим не помешать.

Начался съезд в Заводской клуб, и к восьми часам вечера все помещение клуба представляло дивную картину. Мужчины во фраках, многие при орденах, дамы в великолепных бальных туалетах. Гостей встречает сам юбиляр И. И. Ясюкович с директорами завода. Супругу юбиляра Брониславу Генриховну встречают и подносят букет цветов. Всем дамам также подносят великолепные букеты. В начале десятого часа гости были приглашены к закуске под чудно устроенный перед зданием клуба шатер, после чего все разместились в зале и прилегающих к нему комнатах за столами, занимая уже заранее распределенные места.

В середине, за большим средним столом, стоявшим у сцены, разместились юбиляр господин Ясюкович с супругой и члены Правления Общества, директора заводов, а далее уже все приглашенные. Как только подали шампанское, юбиляр поднялся с места и провозгласил тост за здравие Его Величества Государя Императора, Государыни Императрицы и наследника Цесаревича. Громкое «ура!» покрыло тост, а оркестр трижды исполнил Русский народный гимн «Боже, Царя Храни».

Далее юбиляр обратился с речью к присутствующим, в которой вспомнил о начале своей деятельности ровно двадцать пять лет тому назад, когда все еще были молоды, как и само дело. Окинув мысленно прошлое, с грустью вспомнил о товарищах, покинувших завод, так и свет Божий навсегда. Задушевная речь господина И. И. Ясюковича была покрыта долго несмолкающими аплодисментами.

Трудно упомнить все тосты. Но вот просят у юбиляра разрешения доложить телеграммы, полученные со всех концов Европы на его имя, которых была уже целая кипа. Обед закончился в двенадцать часов, после чего начались танцы. Ясюкович был в великолепном настроении и сам принял участие в полонезе. Да, это был поистине дивный полонез «старой гвардии» Днепровского Общества, сумевшей в течение двадцати пяти лет высоко держать знамя Южно-Русского Днепровского металлургического Общества.

На следующий день 9 сентября 1913 года Игнатий Игнатьевич Ясюкович посетил детский католический приют и костел Святого Николая.

Как оказалось, в последний раз.

Глава 16 Памятник архитектуры

1990-й год давно перевалил экватор. Если бы мы обернулись назад и окинули взором более чем полугодовой путь и сравнили сделанное, узнанное и посеянное с тем, чем мы располагали вначале, то определенно можно было бы сказать, что дело, за которое мы взялись, если и не сдвинулось с мертвой точки, то обрело вполне очертаемые контуры. Оно оказалось больше, шире, глубже, сложней и интересней, чем мы предполагали. Но чудилось, вот-вот и в наших руках появится золотой ключик, который со скрипом, но отопрет старую дверь с нарисованным на ней костелом. А если нет – мы просто проломим стену. Но время уходило, как песок сквозь пальцы, мы топтались на месте, и по совету Нины Александровны Цыганок я направил письмо в Киев, сотруднику института теории архитектуры А. Тищенко, с которого и заварилась вся эта каша с костелом. Целью письма было попытаться ударить с другого бока и использовать влияние ВНИИТАГа для постановки днепродзержинского костела на учет, в качестве памятника республиканского значения.

«Постановкой на республиканский учет ведает Совет Министров УССР, а о регулярности этой постановки хочу сообщить Вам следующее, – отвечал Александр Иванович Тищенко. – Первая такая попытка состоялась 24.08.1963 г. (решение № 970) – это первый и пока единственный раз, когда на республиканский учет брались памятники a priori. Вторая постановка состоялась 06.09.1979 г. (решение № 442), то есть, через 16 лет! Когда произойдет следующая такая постановка, одному Богу известно… А сейчас, в 1990 году, по моим сведениям, никто этим списком пока не занимается. Поэтому, поверьте, что идея организации полномочной комиссии из Киева для обоснования республиканской категории днепродзержинского костела – утопия и напрасная трата времени. У Вас есть полная возможность, насколько я понял из Вашего письма, поставить костел на учет, как памятник архитектури местного значения. Мой Вам совет: не упускайте эту возможность, если хотите сделать доброе дело для костела. 
С уважением А. Тищенко. 20.IX – 1990»

Получив столь категоричное письмо, мы перестроили боевые порядки и пошли на штурм костела, как памятника архитектуры местного значения, благо такая возможность действительно сама плыла в руки.

Поскольку я являлся членом комиссии по культуре и искусству, а Елена Григорьевна Фесун – заведующей отделом культуры, нам не представляло никакого труда записать в проект решения ближайшей сессии горсовета, посвященной вопросам состояния культуры в Днепродзержинске, пункт о признании здания костела памятником истории и архитектуры местного значения.

Сессия была назначена на февраль 1991 года. Вопрос «О состоянии культуры» стоял в повестке дня четвертым или пятым, и я, прикидывая наши шансы, считал, что наш донельзя поляризованный, подозрительный, непредсказуемый парламент проглотит «живца» и должен проголосовать положительно.

Перед началом сессии я подошел к первому секретарю горкома партии, депутату горсовета Леониду Дуброву.

– Леонид Васильевич, сегодня будет обсуждаться вопрос о костеле. Вы не могли бы выступить в поддержку?
– Знаете, я не специалист в подобного рода вопросах, и мое суждение может оказаться ошибочным. Не лучше ли попросить об этом, скажем, Власенко? Иван Федорович, подойдите, пожалуйста, к нам.

Иван Федорович Власенко, член Союза архитекторов СССР, председатель постоянной комиссии по градостроительству и архитектуре отличался совершенно особым строем речи, неуемной энергией и непоседливостью.

– Иван Федорович, мы здесь говорим о необходимости признать католический костел памятником архитектуры. Вы согласны с таким мнением?
– Костел – это золотой фонд моего трепета! – заявил член союза архитекторов, заводясь с пол-оборота. – Здесь не может быть двух мнений! Это величайшее, я еще раз вам говорю, величайшее, уникальнейшее сооружение. Я больше имел дело с церквями, я их чувствую, как заключенный после освобождения чувствует, понимаешь, обнаженную женщину. А костел… Позор!

Слушать Ивана Федоровича нужно было между слов, как кое-что читать между строк.

– Иван Федорович! – невозмутимо продолжал Дубров и только где-то в глубине его глаз плясали веселые искорки. – Может, вы скажете пару слов в прениях?
– Скажу?! Я сегодня физиологически возбужденный и меня просить не надо. Коммунистический блуд! Вот что такое костел, если вывернуть наизнанку нашу историю!
Вокруг нас образовалось депутатское сборище – коммунисты, демократы, независимые. Власенко, человеку, в общем-то, безобидному, многое сходило с рук, в том числе и «коммунистический блуд» от депутатов-ястребов.

Власенко начал вслух читать проект решения сессии:
– Признать здание костела… так-так хор-рошо!.. единственного в городе сооружения неоготического стиля… Европ-па! Культура!.. памятником… хор-рошо, порядок!.. истории и архитектуры… иудеи, католики, православные, магометане, ах, как хорошо!.. местного значения… ах, как хорошо! – вырывались на свет Божий мощные трубные звуки.

– Но в чем тут заключается блуд? Блуд, это я вам говорю утрированно, заключается в том, что католики должны требовать все, что было их, пусть запросят Ватикан, архивы, документы… все, как положено!

В это время затрещал звонок, и зал заседаний начал втягивать в себя депутатскую массу. Заседание продолжалось, но совсем не по нашему сценарию: один из вопросов, казавшийся архисложным, депутаты «проскочили» за несколько минут, и следующим был вопрос «О состоянии культуры». А Цыганок появится лишь через два часа!

Доклад делала Елена Григорьевна Фесун. Она волновалась, нервничала, вся испереживалась, и ее речь, обычно четкая и правильная, как-то скомкалась и стала похожа на мою. Она слишком увлеклась цифрами, и вопрос «О состоянии культуры» прозвучал суховато и превратился в вопрос «О финансовом состоянии культуры». Касаясь проблемы признания костела памятником архитектуры, Елена Григорьевна сказала:

– Да, товарищи, восстановление костела – нелегкая задача, по некоторым оценкам оно обойдется городу в пять миллионов рублей.

Депутатский зал встревожено загудел. Пять миллионов! Они там с ума сошли, откуда деньги? Такой дефицит бюджета, черт знает что!

Я мысленно схватился за голову. Зачем это говорить, ведь речь идет о признании костела памятником, а не о его финансировании! Это был критический момент.

Начались прения. Мы заранее условились, что от комиссии по культуре в прениях выступят наш председатель Виктор Евтушенко и депутат Юрий Сушко, я же готовился к постатейному обсуждению, где красота слога не имеет такого значения.

Когда дело дошло до костела, слово попросил Власенко. Он зычно трубил в микрофон:

– Товарищи депутаты! Я широко болею душой за костел, это было дальняя астрономическая ошибка с его, понимаешь, закрытием. Костел – уникальнейшее достояние лучших умов человеческого прогресса. И я взываю к вашему гражданскому мужеству: костел так или иначе надо ограждать, спасать и признавать памятником. Я вам, как архитектор, скажу от себя и от всей нашей комиссии – нужно принимать и точка. Заранее жарко благодарю всех, кто проголосует за это мудрое решение.

К микрофону подошел Юрий Сушко.

– Господа, я не понимаю, почему ведутся прения по столь ясному вопросу. Я призываю всех проголосовать «за» и двигаться дальше по повестке дня.

Пока вроде все шло нормально, вот только как бы своими «господами» Юра не довел кое-кого из «товарищей» до белого каления!

– А я лично считаю неправильным, что мы хотим признать костел памятником местного значения, – заявил очередной оратор. – Предлагаю внести изменение в проект и записать: признать здание костела… м-м… и так далее по тексту – памятником архитектуры республиканского значения. И прошу меня поддержать.

«Ага, мой черед! Сейчас мы его признаем восьмым чудом света!» – думал я, пробираясь к микрофону, забывая, что всего несколько месяцев назад хотел практически того же.

– Уважаемые депутаты! Мы не имеем п-права признавать костел памятником республиканского значения, это не в нашей компетенции. Предлагаю формулировку оставить… э-э… не изменять и проголосовать за памятник местного значения.
– Товарищи! Здесь прозвучала цифра в пять миллионов рублей. Это что, надо выложить столько денег? Если так, я буду голосовать против!
– Мне кажется, здесь что-то нечисто. Сейчас они просят признать костел памятником, а на следующей сессии потребуют деньги на его реставрацию!

Услышав такие речи, я развернулся и опять поспешил к микрофону. Здесь уже стоял Сушко.

– Юра, дай я скажу, – попросил я его. Он кивнул и отодвинулся в сторону.
– Уважаемые депутаты! Мы не просим никаких денег, в городе создана инициативная группа по спасению костела и я, как ее представитель, официально заявляю: мы не просим денег! У нас есть план восстановления костела, одним из этапов которого является признание костела памятником архитектуры. Я еще раз призываю вас проголосовать за наше предложение.

По правде говоря, я тут немного погрешил против истины, говоря, что «у нас есть план», и что у нас и в мыслях не было зариться на городской бюджет. Но всякий, говорящий правду и только правду, о чем-нибудь да умолчит!

Потом еще раз выступил Юра, и кто-то из депутатов, но нормально, со словами поддержки. Наступила решающая минута.

– Кто за то, чтобы признать здание днепродзержинского костела, единственного в городе сооружения неоготического стиля, памятником истории и архитектуры местного значения, прошу голосовать!
– Кто против?
– Решение принято, переходим к следующему вопросу.

Победили!!! Мы победили!

Через некоторое время усилиями Н. Цыганок и М. Васильева на костеле появилась охранная доска, предупреждавшая, что здание костела, сооруженное в 1897 году, охраняется государством и его повреждение карается законом.

Данный текст еще многие годы веселил всех, кто, не зная предыстории, читал его без соответствующего разъяснения. Никому самостоятельно как-то не приходило в голову, что охранная доска свидетельствует не о прежней нежной заботе государства о костеле, но налагает вето на дальнейшее официальное и сознательное разрушение бывшего католического храма.

Решение городского совета о признании здания костела памятником истории и архитектуры стало пиком деятельности инициативной группы по спасению костела. В этом решении, как в фокусе, сошлись наши усилия, встречи, разговоры, совещания, обращения, выступления на радио и в прессе. Тема реставрации католического костела от бесплотных воздыханий и робких надежд поднималась на общегородской уровень, о ней было заявлено, как о задаче, требующей не только внимания, но и практического решения.

Казалось, вот-вот что-то произойдет, и закон перехода количественных изменений в качественные проявит себя именно на примере днепродзержинского костела. Но ничего! Ничего не происходило. Безнадежность все более сковывала руки. Мы продолжали по инерции встречаться, что-то узнавать и кому-то звонить. Потрясающая бедность общества охраны памятников не давала и теоретической надежды на надежду. Отдать костел в чьи-то коммерческие руки с размещением там престижного ресторана с тем, чтобы, окончательно погубив его душу, спасти хотя бы тело? Последней соломинкой, за которую мы ухватились, чтобы выдуть из нее мыльный пузырь, стала идея учреждения городского фонда «За спасение костела», соучредителями которого могли бы стать, по нашему мнению, руководители крупнейших предприятий и организаций города. Напечатав от их имени обращение к жителям Днепродзержинска, мы поняли, что еще немного и дойдем до маразма.

Подняв шум, перестучавшись во все двери, мы застыли, пораженные неприятной тишиной и догадкой, что нам не откроют. Я чувствовал себя обманутым. А ведь казалось – за спиной крылья! А верилось в особое предназначенье. А мечталось…

Продолжение книги, главы 17-20